Страшная ошибка
Людмила проснулась от острой боли. Ей снилось что-то важное, но в момент пробуждения сон растаял, словно дым. Никогда ещё у неё так не болел живот — будто нож вогнали, отдавало даже в спину.
Она лежала, прислушиваясь к себе. Боль вроде ослабевала. Осторожно села на кровати, но стоило попытаться встать — в живот снова впился огненный кинжал. Она вскрикнула и сползла на пол. На четвереньках доползла до комода, где лежал телефон.
Звонила в «скорую», стоя на коленях, одной рукой упираясь в пол. «Успокойся, скоро приедут, — уговаривала себя Людмила. — А дверь? Кто откроет?!» Снова поползла, теперь к прихожей. Боль пульсировала, живот горел раскалённым железом.
Попыталась подняться, чтобы отодвинуть засов, но боль ударила с новой силой. Глаза застилали слёзы. Вот она, цена одиночества. Не в том, что некому подать воды, а в том, что некому впустить спасителей. До крови прикусив губу, Людмила дёрнула засов — и погрузилась в темноту.
Сквозь туман в голове ловила обрывки фраз. Её о чём-то спрашивали. Она отвечала — или это казалось?
Очнулась в палате. Низкое осеннее солнце слепило в окно. Резко отвернулась — и скривилась от боли под рёбрами. Живот казался чужим, раздутым, но боль почти утихла.
Совсем недавно, в попытках расстаться с Виктором, думала: лучше умереть, чем так жить. Ни мужа, ни детей. Одна. Зачем жить? А ночью, когда смерть дышала в затылок, цеплялась за жизнь. Страшно умирать внезапно, в пустой квартире.
— Очнулась? Сейчас медсестру позову.
Людмила повернула голову. На соседней койке лежала полная женщина в ситцевом халате с ромашками.
Вскоре вошла медсестра.
— Как себя чувствуете? — спросила она. Молодая, румяная. Или это розовая шапочка так искажало?
— Нормально, — прошептала Людмила. — Что со мной?
— Доктор скоро подойдёт, всё объяснит.
Медсестра развернулась, и Людмила увидела толстую русую косу. Разве ещё носят такие?
— Ты в гинекологии. Тебя два часа назад привезли. Крепко спала, голубушка, — сказала соседка.
«Голубушка». В магазине её давно звали «женщиной», в транспорте — «гражданкой». Людмила чувствовала себя старухой. Хотя сорок два — разве возраст? Может, поэтому, когда знакомые пытались свести её с кем-то, отмахивалась: «Поздно, не надо». Поэтому и гнала Виктора — но он возвращался.
— Как самочувствие? — В палату вошёл доктор лет пятидесяти.
— Что случилось? Мне делали операцию?
— Морозова, вас ждут в перевязочной, — сказал он соседке.
Та нехотя ушла. Людмила благодарно посмотрела в усталые глаза врача.
— Вам провели лапаротомию. Внематочная беременность, разрыв трубы.
— Что? — Людмила чуть не подпрыгнула на койке. Мышцы живота ответили резкой болью.
— Вас это удивляет?
— Мне… Мне ставили бесплодие.
— Бесплодие не исключает внематочной или даже обычной беременности. Жизнь преподносит сюрпризы. Побудете у нас пару дней.
— Можно вставать?
— Нужно. Но осторожно.
Доктор ушёл. Людмила переваривала услышанное. Ей ведь твердили: детей не будет. Муж ушёл из-за этого. Хотя, скорее, это был повод для его измен. «Неужели я могу… Нет, сорок два — поздно. Почему не спросила у доктора?»
Она села, спустила ноги. У кровати стояли её тапочки, висел халат — видимо, «скорая» захватила. Боль почти не было, лишь тянуло мышцы.
Надела халат, всунула ноги в тапки и встала. Голова закружилась — от наркоза. В кармане нащупала ключи и паспорт. «Дверь закрыли».
Зеркала не было. Пригладила волосы ладонью и вышла в коридор. Дошла до ординаторской, но дверь была заперта. Пошла дальше, к посту, но внезапно затошнило. Присела на диван в холле.
«Обрадовался бы Виктор, узнав, что я могла родить?» Познакомились пять лет назад. Он сразу предупредил: женат, ребёнок. Роман вспыхнул быстро. Людмила ничего не ждала. Много раз рвала отношения — он уходил, но возвращался. Сначала обещал уйти от жены, когда та выйдет на работу. Потом — когда дочь пойдёт в школу. Потом перестал обещать. А Людмила перестала спрашивать.
Её мысли прервал разговор. Из холла не было видно поста, но она услышала свою фамилию.
— Представляешь, во время операции Соколов нашёл у неё опухоль. Огромную.
Это была медсестра с косой.
— И что? — спросил другой голос.
— Ничего. Зашили. Соколов сказал — последняя стадия. Завтра эту Лебедеву в онкологию. А ведь молодая ещё.
— Жалко.
Людмила перестала слышать. В ушах стучало: «Опухоль. Последняя стадия». Кинуло в жар, снова подступила тошнота. «Боже, это же про меня! Рак? Почему доктор ничего не сказал?»
Её трясло. Кое-как добралась до палаты, упала на койку. Слёзы душили.
Вернулась соседка. Людмила отвернулась к окну.
— Ты что, плачешь? Позвать кого?
— Не надо. — Людмила вышла.
Спустилась на первый этаж. Стоял тёплый день. Она вышла в парк. Больные гуляли, никто не обращал на неё внимания.
«Нет, в онкологию я не поеду. Раз сказали — мало осталось…» Вспомнила, как умирала мать: тридцать курсов химии, потом отказ. Страдание.
Остановилась, оглянулась на корпус. Вещей нет, но в кармане — ключи и паспорт. Она не сможет, как мать. Просто уйдёт.
Оставшееся время проведёт дома. Хоть не облысеет. Шла пешком, садилась на скамейки. Сентябрь, холодно. Прохожие косились — какая разница?
Дома смыла больничный запах под душем. Заварила крепкий чай. Живот ныл, но терпиОна взяла чемодан Виктора, поставила его в коридор, закрыла дверь и вдруг засмеялась, потому что впервые за долгие годы почувствовала, что впереди — целая жизнь.
