Я больше не могу жить во лжи, призналась подруга за ужином.
Ты с ума сошла? Сколько это стоит?! Лариса почти уронила меню, когда увидела цены на десерт.
Валентина лишь махнула рукой, поправила шарфик на шее и улыбнулась той самой улыбкой, которой обычно встречала неожиданных гостей, когда в доме бардак.
Да ладно тебе, Лариса. Раз в год можно и побаловать себя, её голос чуть дрожал, хотя она старалась выглядеть беззаботно. Официант! Два кусочка творожного чизкейка и кофе. Два американо.
Официант, молодой парнишка с зачёсанными назад волосами, кивнул и исчез, словно призрак. Лариса провела его недоумённым взглядом, потом снова уставилась на подругу.
Валь, ты же на пенсии. Откуда у тебя такие деньги? Мы могли бы посидеть в обычной кофейне, зачем Она оглядела зал ресторана: мраморные столы, хрустальные бокалы, белоснежные скатерти.
Даже воздух здесь пах подругому, дорогой, с нотками чужих духов и свежих цветов в высоких вазах.
Потому что мне нужно. Понимаешь? Именно здесь, именно сейчас, Валентина сжала салфетку так, что костяшки пальцев побелели.
Она всегда ухаживала за руками: мазала их кремом каждый вечер, зимой носила перчатки. Лариса помнила, как они ещё девчонками мечтали о красивых, как у актрис, руках. У Вали руки были ухоженные, с аккуратным маникюром нежнорозового оттенка, но сейчас они дрожали.
Валентина Петровна, что случилось? Лариса наклонилась через стол, понизив голос. Ты больна?
В голове сразу всплыл самый страшный диагноз: рак, диабет, проблемы с сердцем. В их возрасте всё возможно. Соседка Нина только в прошлом месяце умерла, и никто её, казалось, не ждал.
Нет. То есть да. Не знаю, Валентина сняла очки, протерла их краем шарфика и надела обратно. Глаза у неё были красные, как будто недавно плакала. Я просто устала, Лариска. Так устала
Принесли кофе и десерт. Чизкейк выглядел как произведение искусства, посыпанный ягодами, с веточкой мяты сверху. Лариса машинально взяла ложку, но съесть ничего не стала, лишь вертя её пальцами.
От чего устала? От жизни? Мы все так устали, подруга. Пенсия маленькая, цены растут, дети звонят раз в месяц, внуки приходят только на день рождения. Ты не одна.
Нет, Валентина покачала головой, и Лариса заметила, что её волосы стали тусклыми, хотя подруга всегда ходила в хороший парикмахерский салон. Я устала врать. Понимаешь? Каждый день, каждую минуту. Врать детям, тебе, соседям, себе самой.
Лариса отложила ложку. Стук в груди стал неприятным, как будто чтото застряло под ребрами.
Какая ложь, Валь? О чём ты?
Валентина откинулась на спинку стула, закрыла глаза. На веках дрожали тушью нарощенные ресницы. Она всегда была красивой, даже сейчас, в свои шестьдесят восемь, сохранив изящество. Лариса часто завидовала ей: её фигура оставалась тонкой, а у Ларисы уже давно «расплылась» форма.
Геннадия нет, тихо сказала Валентина и открыла глаза. Его нет уже полтора года.
Тирмиcу (чизкейк) вдруг показался Ларисе приторным, хотя она даже не попробовала. В горле сухо.
Как это нет? Ты же на прошлой неделе говорила, что он собирается на рыбалку с Петровичем. Как так, Валя?
Умер. Инфаркт. На даче, когда копал грядки. Я нашла его вечером, он лежал лицом в землю, голос у Валентины стал ровным, будто она говорила о чужом человеке. Еще держал лопату.
Лариса почувствовала мурашки по спине. Она открыла рот, но слова застряли.
Я вызвала скорую, продолжала Валентина, всё так же спокойно, лишь руки дрожали сильнее. Они приехали, констатировали. Потом морг, похороны. Я его похоронила на Троекуровском, там, где его родители.
Почему ты никому не сказала? Мы же видимся каждую неделю! Я бы помогла, поддержала
Не знаю, Валентина взяла ложку, коснулась чизкейка, но не съела, поставила обратно. Сначала думала, что скажу после похорон. А потом Зинаида позвонила из Петербурга, спросила, как папа, передавай привет. Я не смогла. Сказала, что всё в порядке, что папа в гараже возится. А я стою у окна, смотрю на кладбище видно с балкона, и начинаю врать.
Господи, Валентина
Дальше легче, она улыбнулась, но без радости. Врать, оказывается, просто. Главное начать. Зинаида звонила, спрашивала про отца, я говорила, что он то на рыбалке, то машину чинил, то в домино играет. Серёжа из Москвы приезжал на мой день рождения в марте, тоже спрашивал, где отец. Я отвечала, что он заболел, лежит, не может встать. Он даже не настаивал зайти, боялся заразиться.
Лариса слушала и не могла поверить. Геннадий Иваныч её друг со школы, Мишка. Они вчетвером дружили годами, ходили в гости, отмечали праздники. А теперь его нет, и она даже не знала.
А Мишке моему почему не сказала? спросила Лариса, голос дрогнул. Они же друзья были.
Потому что Миша сразу позвонил бы Серёже или Зинаиде. Всё бы рассыпалось.
Но зачем? Зачем всё это? Лариса схватила Валентину за руку. Та была холодна, как лёд. Ты что, с ума сошла?
Наверное, Валентина вытянула руку, спрятав её под стол. Знаешь, Лариска, когда его похоронила, в квартире стало страшно тихо. Тапки стояли у порога, куртка на вешалке. Села на диван и поняла, что страшно не от его смерти, а от того, что дальше делать.
Она говорила, а Лариса вспоминала, как они познакомились студентками. Валь тогда встречалась с красивым парнем, высоким. Потом пришла в слезах, сказала, что он её бросил. Через месяц встретила Геннадия на танцах в клубе профсоюзном. Он был невысокий, в очках, но добрый. Сначала она не думала, что выйдет замуж, но он ухаживал, дарил цветы, читал стихи. И влюбилась.
Мы с ним прожили сорок шесть лет, продолжала Валентина, в голосе появились слёзы, хотя она их сдерживала. Сорок шесть! Я без него не умею. Утром ставлю чайник, наливаю две чашки, потом одну выливаю. Смотрю телевизор, хочу чтото сказать, а там никого. Ночью просыпаюсь, тяну руку, а кровать пуста.
Валечка, родная
Не надо, Валентина оттерла слезу, растерла тушью щеку. Не жалей меня. Я сама виновата. Надо было сразу сказать, а я струсила. Думаю, если скажу, всё закончится. Пока вру, он вроде жив: в гараже, на рыбалке, с друзьями. А признаться конец. Придётся принять.
Лариса обняла её за плечи. Валентина сидела, слегка дрожа. Официант гдето рядом переминался с ноги на ногу, не зная, вмешиваться ли.
Вот почему я тебя сюда позвала, Валентина вынула из сумочки платок, протёрла глаза. Хотела в приличном месте всё сказать, чтобы ты не кричала, не ругалась. Чтобы красиво было. Геннадий любил красоту, помнишь? Он говорил, что жизнь тяжёлая, её нужно иногда украшать.
Помню, Лариса вытерла слёзы рукавом кофточки. Он каждый пятничный день тебе цветы приносил.
Каждую, кивнула Валентина. Теперь я сама себе покупаю. Хожу к цветочнику у метро, беру хризантемы, ставлю их в вазу, говорю «спасибо» вслух. Соседка снизу, наверное, думает, что я спятила.
Тишина заполнила стол. Кофе остыл, чизкейк размяк, потерял форму. За окном сгущались сумерки, зажигались фонари. Люди спешили, ктото смеялся, ктото разговаривал по телефону. Жизнь шла своим чередом, а в этом зале, у окна, рушился чейто маленький мир.
Что будешь делать дальше? спросила Лариса.
Не знаю. Хотела посоветоваться. Дети бояться, как отреагируют? Зинаида обидится на всю жизнь. Она же папу обожала, а я её полтора года врут.
Обидится, согласилась Лариса. Но потом простит. Дети прощают, рано или поздно.
А ты? Ты простишь?
Лариса задумалась. Было обидно, ведь они знакомы с молодости, всё друг другу рассказывали. Но ведь и сама иногда лгала: Мишка её иногда «подколачивал», когда напивался; синяк от двери был не от кулака. Каждый живёт во лжи, у когото она маленькая, у когото большая.
Прощу, сказала она. Уже простила. Жаль, что ты одна со всем этим сидела. Надо было позвонить, я бы пришла.
Знаю. Но не могла. Как только брала трубку, слова терялись. Легче было придумать очередную историю про Геннадия, чем сказать правду.
Валентина наконец взяла кофе, отпила, поморщилась.
Холодный уже.
Закажем ещё?
Нет, хватит. Мне домой надо, таблетки от давления.
Она достала кошелёк, Лариса попыталась заплатить, но Валентина отмахнулась.
Я пригласила, я и плачу. Геннадий оставил небольшую страховку, хватает. На это кивнула на недоеденные кусочки чизкейка, и на цветы по пятницам.
Выйдя на улицу, ветер трепал волосы, залетал под пальто, октябрьский холод был резким. Валентина поёжилась, поправила пальто.
Спасибо, что выслушала, сказала она. Теперь хоть одному человеку я правду сказала. Может, станет легче.
Станет, обещала Лариса, хотя сама не была уверена. А детям когда скажешь?
Скоро, на днях. Серёжа приедет на выходных, тогда и скажу. И позвоню Зинаиде, пусть тоже приедет. Всё вместе легче.
Хочешь, я пойду с тобой? Для поддержки?
Валентина покачала головой.
Не надо. Это я должна сама. Ты просто будь рядом потом, когда они уедут, а я снова останусь одна. Приходи, чай попьём, или помолчим вместе. Главное не быть одной.
Лариса крепко обняла подругу. Валентина прижалась, и они стояли посреди улицы, две пожилые женщины, обнявшись, как в молодости, когда мир казался добрым, а беды мелкими.
Я приду, пообещала Лариса. Обязательно приду. И Мишку тоже приведу, пусть попрощается с Геннадием у могилы.
Хорошо, Валентина оттерла глаза. Пойду, а то совсем раскисла.
Она пошла к остановке, хрупкая фигурка в сером пальто. Лариса смотрела ей вслед, думая, как хрупка человеческая жизнь, как легко её разбить, как трудно потом собрать осколки.
Через несколько дней Валентина позвонила, голос у неё был осипший, усталый.
Сказала, коротко бросила она.
Как они?
Зинаида плакала три часа подряд. Серёжа молчал, только стучал кулаками по столу. Потом спросил, зачем я так сделала, зачем врать. Я объяснила, как могла. Не знаю, понял ли.
Поймут. Время лечит.
Надеюсь. Они сейчас на кладбище поехали. Я отказалась идти, уже не могу смотреть с балкона. Лариска, приедешь?
Сейчас выхожу.
Лариса приехала через полчаса. Валентина открыла дверь, бледная, с красными глазами, но будто лёгкое озарение. Проходи, чай поставила.
Сели за кухонный стол, пили чай с баранками. Валентина рассказывала, как Серёжа кричал, что она ненормальная, как Зинаида обещала приехать в следующем месяце и остаться пожить. Потом они все обнялись и плакали, каждый о своём.
Знаешь, откусила Валентина баранку, мне правда полегче. Как будто смогла дышать. Больше не нужно придумывать, где Геннадий, что он делает. Он умер, и это ужасно, я скучаю, сердце разрывается. Но это правда. Моя правда.
Жить во лжи тяжко, кивнула Лариса. Я тоже тебе не всё говорила. Про Мишку, например.
Знаю, тихо сказала Валентина. Я видела синяки, слышала твои оправдания.
Почему молчала?
Потому что каждый выбирает, о чём молчать, а о чём говорить. Ты молчала про Мишку, я про Геннадия. Теперь обе сказали.
Мишка уже полгода не пьёт, призналась Лариса. Закодировался, говорит, надоело. Стал добрее, даже букет принёс без причины.
Вот видишь, люди меняются.
Допили чай, Валентина проводила подругу до двери, обняв на прощание.
Спасибо, сказала она. Что не осудила, что рядом была.
Не за что. Мы же подруги.
Подруги, согласилась Валентина и впервые за долгое время улыбнулась понастоящему.
Лариса шла по улице, думая, что у каждого своя ложь, своя правда, своя боль. И как важно иметь рядом того, кто выслушает, не осудит, просто будет рядом. Жизнь и так трудна, не стоит её усложнять одиночеством.
А Валентина стояла у окна, смотрела на кладбище вдалеке и шИ в тот миг, когда последние лучи солнца погасли за горизонтом, я почувствовала, как тяжесть лжи наконец отпала, оставив место лишь тихой, искренней свободе.
