Только в пятьдесят пять я поняла, что самое страшное — не пустая квартира, а дом, полный людей, которым ты не нужна.
— Опять не тот хлеб купили, — голос невестки Кати резко врезался в уши, пока я разбирала пакеты на кухне. — Я же просила бездрожжевой. Уже пятый раз напоминаю.
Она демонстративно взяла батон, который я принесла, и покрутила его в руках, словно это была какая-то ядовитая гусеница.
— Катюша, прости, забыла. Замоталась.
— Вечно вы замотались, Анна Петровна. А нам это потом есть. У Артёма может быть аллергия.
Она швырнула хлеб на стол с таким видом, будто сделала мне одолжение, не выкинув его сразу в мусорку.
Я сглотнула комок, подкатившийся к горлу. Моему внуку Артёму шесть лет, и у него никогда не было аллергии на обычный хлеб.
В комнату заглянул сын.
— Мам, ты мой синий свитер не видела?
— Видела, Олежек. Он в стирке, я вчера…
— Зачем?! — он даже не дослушал. — Я же сегодня хотел его надеть! Ну, мам!
Сын исчез, оставив меня с этим раздражённым «ну, мам», которое в последнее время стало хуже пощёчины. Я постирала его вещь. Позаботилась. И снова оказалась виноватой.
Я медленно пошла в свою комнату, проходя мимо гостиной, где Катя уже громко рассказывала подруге по телефону, что «свекровь опять чудит». Смех в трубке был такой же колючий, как и её слова.
Моя комната казалась единственным безопасным местом в этом большом, когда-то уютном доме. Теперь он гудел, как улей.
Постоянные разговоры, детские крики, неумолкающий телевизор, хлопанье дверей. Шум. Люди. И до безумия одиноко.
Я села на край кровати. Всю жизнь я боялась остаться одна. Боялась, что дети вырастут и разлетятся, а я буду сидеть в пустых комнатах. Какая же я была глупая.
Только в пятьдесят пять я поняла: самое страшное — не пустая квартира, а дом, полный людей, которым ты не нужна.
Ты для них — бесплатное приложение. Живая функция, которая постоянно даёт сбой. Подай, принеси, постирай — но только так, как сказали они. Шаг влево, шаг вправо — и ты уже мешаешь, раздражаешь, путаешься под ногами.
Вечером я попробовала ещё раз. Сын сидел за ноутбуком, нахмуренный.
— Олег, может, поговорим?
— Мам, я занят, не видишь? — даже не оторвал взгляда от экрана.
— Я просто хотела…
— Давай потом, ладно?
Но того «потом» так и не наступило. У них с Катей была своя жизнь, свои планы, свои разговоры. А я была… фоном. Как старый диван или надоевшая лампа. Вроде есть, а вроде и нет.
В дверь постучали. Это был Артёмка.
— Ба, почитай, — протянул мне книжку.
Сердце радостно дрогнуло. Вот он, мой лучик. Единственный, кому я…
— Артём! — вдруг на пороге появилась Катя. — Я же сказала — не беспокой бабушку! Иди, у тебя по графику планшет.
Она забрала книжку и увела мальчика за руку.
А я осталась сидеть, глядя на закрытую дверь. И в этот момент осознала: я больше не могу быть просто фоном. Что-то должно измениться. Иначе я просто растворюсь в стенах этого дома, как тень.
Решение пришло не сразу. Оно зрело во мне несколько дней, пока я механически мыла посуду, ходила за покупками и молча глотала мелкие уколы.
Окончательно оно окрепло, когда я увидела в мусорке почти полную кастрюлю моего плова — «слишком жирно, мы на диете».
Я решила начать с малого. С личного пространства.
В субботу утром, пока все ещё спали, я достала с антресолей коробки с вещами покойного мужа. Его книги, инструменты, старые фото. Стала раскладывать всё прямо в гостиной, на большом столе. Хотела сделать уголок памяти, повесить его портрет.
Первой спустилась Катя. Замерла на пороге, будто увидела крыс.
— Это ещё что такое?
— Доброе утро, Катя. Разбираю вещи.
— Вижу. Нельзя этим в своей комнате заниматься? Вы всю гостиную завалили. У нас сегодня гости, между прочим.
— Это и моя гостиная тоже, — спокойно, но твёрдо ответила я. Сама удивилась, как уверенно это прозвучало. — И это вещи твоего свёкра. Отца Олега.
Катя фыркнула и с видом оскорблённой достоинства направилась на кухню, громко хлопая чайником. Через десять минут появился Олег — его привлёк запах кофе и мамина «революция».
— Мам, что за бардак? Катя говорит, ты тут всё заставила.
— Я просто хочу повесить портрет папы. Вот здесь, — показала на стену.
— Сюда? — он посмотрел сначала на стену, потом на меня. — Ты с ума сошла? У нас тут современный интерьер. Какое ещё портрет? Катя уже дизайнерское зеркало присмотрела.
Вот так. Зеркало. Модное. Важнее памяти о его отце.
— Олег, это мой дом.
— О, началось, — закатил глаза. — Опять твоё «мой дом». Мы тут тоже живём! Мы же ремонт делали!
«Ремонт» — это была салатовая краска на кухне, на которую они и ограничились.
— Поэтому я и хочу, чтобы этот дом оставался домом, а не проходным двором с модными зеркалами.
Вечером они подошли вместе. Лица серьёзные, даже напряжённые. Сели напротив.
— Мам, мы тут подумали, — начал Олег сладким голосом. — Этот дом слишком большой для всех нас. Коммуналка бешеная, убирать сложно.
Катя подхватила, глядя мне в глаза:
— Да, Анна Петровна. Мы же о вас заботимся. Вам одной будет тяжело, когда мы с Олегом переедем.
По спине пробежал холодок.
— Это куда же вы собрались?
— Мы хотим продать дом, — сказал Олег. — Купим себе квартиру в новостройке. И вам — однокомнатную. Маленькую, уютную. Но свою.
Я смотрела то на сына, то на невестку. Они не шутили. Они уже всё решили. Уже мысленно поделили деньги от продажи моего дома. Моей крепости. Моей жизни.
— Продать… мой дом?
— А почему сразу «твой»? — нагло усмехнулась Катя. — Мы тут тоже живём, деньги вкладываем. Или ты хочешь, чтобы мы всю жизнь на тебя пахали и содержали этот сарай?
Я вста
