**Дневник**
**1 сентября**
Сегодня снова почувствовала, что старею. Не от седых волос, не от ноющих суставов — от пустоты в собственном доме. Нет, дом не пуст. Он полон. Но я в нем — чужая.
— Опять не тот хлеб купили, — Катерина, моя невестка, скривила губы, разглядывая батон. — Я же просила бездрожжевой. В который раз.
Она вертела его в руках, будто это был не хлеб, а что-то несъедобное.
— Катенька, прости, забыла. Голова занята.
— У вас она вечно занята, Анна Сергеевна. А потом Артёмка мучается — у него аллергия.
Она швырнула батон на стол. Внук мой, Артём, никогда в жизни не чихал от обычного хлеба.
Сын заглянул на кухню.
— Мам, мой синий свитер не видела?
— Видела, Серёжа. В стирке, вчера…
— Ну зачем?! — перебил он. — Я же хотел его надеть сегодня!
Ушел, оставив после себя это раздражённое «ну мам». Как будто моя забота — преступление.
В гостиной Катя уже болтала по телефону: «Свекровь опять чудит!» Смех в трубке звенел, как стекло.
Моя комната — единственный уголок, где дышалось легче. Остальной дом гудел, как рынок в субботу. Шум, визг, хлопанье дверей. Толпа людей, среди которых я — единовременно и лишняя, и незаменимая.
Вечером попыталась поговорить с Сергеем. Он уткнулся в ноутбук.
— Сереж, может, обсудим…?
— Мам, я работаю, не видишь?
— Но я просто хотела…
— Потом, а?
«Потом» — это никогда.
В дверь постучал Артёмка.
— Бабуля, почитай! — протянул книжку.
Сердце ёкнуло. Вот он, мой свет.
— Артём! — Катя вынырнула, как тень. — Кто разрешал тебе беспокоить бабушку? Иди, включил тебе мультики.
Увела за руку.
Я сидела, глядя на закрытую дверь. Поняла: так больше нельзя.
В субботу, пока все спали, я достала с антресолей коробки с вещами покойного мужа. Фотографии, инструменты, книги. Разложила их в гостиной.
Катя спустилась первая. Замерла в дверях, будто увидела тараканов.
— Это что?
— Разбираю вещи.
— Почему не в своей комнате? Мы сегодня гостей ждем!
— Это и мой дом, — сказала я тихо, но твёрдо. — И вещи твоего свёкра.
Катя фыркнула и громко хлопнула чайником.
Сергей пришёл через десять минут.
— Мам, что устроила? Катя говорит, ты весь дом завалила!
— Хочу повесить портрет отца. Вот здесь.
Он посмотрел на стену.
— Сюда? Ты с ума сошла? У нас тут стильный интерьер! Катя зеркало присмотрела.
Зеркало. Важнее памяти.
— Олег, это мой дом.
— Опять за своё! — закатил глаза. — Мы тут живём, мы ремонт делали!
Ремонт — это поклеенные ими обои в горошек.
Вечером они подошли вдвоём.
— Мам, дом слишком большой, — завёл Сергей. — Коммуналка дорогая.
Катя подхватила:
— Анна Сергеевна, мы о вас заботимся. Вам одной тяжело будет, когда мы решим жить отдельно.
— Это вы куда собрались?
— Продадим дом, — выпалил Сергей. — Купим себе квартиру. И тебе — маленькую.
Я посмотрела на них. Они уже делили деньги.
— Продать мой дом?
— А разве он только твой? — улыбнулась Катя. — Мы тоже тут живём. Или нам всю жизнь на тебя пахать?
Я встала. Ноги дрожали, но голос был твёрд:
— Нет.
Они переглянулись. Сергей покраснел.
— Это не просьба. Мы уже риелтора нашли.
— Отменяйте.
— Ты пожалеешь! — завизжала Катя. — Останешься одна!
Они уехали через неделю. Собирались молча, зло косились. Артёмка плакал. Я пообещала, что он будет приезжать.
Когда дверь закрылась, я повесила портрет мужа. Дом замолчал.
Теперь я просыпаюсь, когда хочу. Пью чай в тишине. Переставила мебель.
**15 октября**
Сегодня звонил Сергей.
— Мам, Катя в больнице. Нужны деньги.
— Сколько?
Назвал сумму — почти столько же, сколько стоила бы та самая «однушка».
— Продай дом. Мы потом вернём.
— Я подумаю.
Вечером позвонила подруге.
— Катьку видела вчера, — сказала та. — Шубу себе выбирала.
Я налила вина. Когда Сергей позвонил снова, ответила сразу:
— Нет.
— Как нет?!
— Передай Кате: шуба ей к лицу. А денег не будет.
Нажала отбой.
Я не победительница. Я — хирург, отрезавший гниль. Больно. Но это боль перед исцелением.
Теперь я знаю: самое страшное — не пустота. Самое страшное — отдать всё тем, кто готов отнять последнее.
