Мне уже семьдесят. Осталась совсем одна. Стала обузой для родной кровиночки.
— Дочка, приезжай вечером, прошу тебя… Сама не справлюсь…
— Мам, у меня дел по горло! Хватит ныть. Ладно, заеду.
Я стояла у телефона, сжимая трубку, а слёзы катились по щекам. От обиды. От боли. От понимания — родная дочь теперь видит во мне только тягость. Вспомнила, как растила Алину одна, как тянула всё на своих плечах. Ни в чём ей не отказывала. Всё для неё — самое лучшее. Всё — только ради неё. Возможно, в этом и была моя ошибка. Слишком баловала, слишком любила, слишком верила, что, сделав её счастливой, обрету счастье сама.
Когда Алине было одиннадцать, в моей жизни появился мужчина. Впервые за долгие годы я почувствовала себя женщиной. Но Алина устроила такую сцену, что пришлось с ним расстаться. Хотя сердце разрывалось, я выбрала её. Всегда выбирала её. А сейчас… Мне семьдесят. Я одна. Болезни, силы на исходе, и единственный человек, на кого надеялась — моя дочь — отмахивается от меня, как от назойливой мухи.
Алина замужем уже двадцать лет. У неё трое детей, но вижу их редко. Почему? Не знаю. Может, и им сказали, что я «надоедаю».
— Мам, ну что опять? — ворвалась в квартиру раздражённая Алина.
— Мне назначили уколы… Ты ведь медсестра, поможешь?..
— Что, каждый день мотаться сюда? Ты с ума сошла?
— Дочка, гололёд, я до поликлиники не дойду…
— Ну так заплати, раз уж я должна тратить на тебя время! За просто так никто работать не будет!
— У меня нет денег…
— Ну и прекрасно! Ищи кого-то другого! — и хлопнула дверью.
Утром я вышла на два часа раньше — шагала по заснеженному тротуару, сжимая направление, и шептала: «Дойди, справишься…» А слёзы лились сами. От боли. От одиночества. От тех слов, что врезались в сердце: «Ты — обуза».
У входа в поликлинику ко мне подошла молодая женщина:
— Бабушка, вам плохо? Вы плачете?
— Нет, родная. Не от боли. От жизни…
Она села рядом, выслушала. Я выговорилась. Странно, но с незнакомкой было легче, чем с дочерью. Её звали Настя. Жила в соседнем доме. С тех пор она стала заходить всё чаще. Приносила продукты, помогала с лекарствами. Просто слушала.
В день рождения Настя пришла одна. Алина даже не позвонила.
— Не могла не прийти, — сказала Настя. — Вы так похожи на мою маму. С вами тепло…
Тогда я и поняла: чужой человек дал мне больше, чем тот, ради кого я жила.
Мы стали как родные. Настя звала меня на дачу, вместе праздновали, гуляли. В конце концов я приняла решение — переписала квартиру на неё. Сначала отказывалась: «Мне ничего не нужно». Но я настояла. Не из-за денег она была рядом — это было видно.
Потом переехала к ней — одной стало тяжело. Квартиру продали, чтобы Алина не судилась. И забыли об этом.
Через год Алина появилась. Злая.
— Отдала квартиру чужой! Опозорила меня перед роднёй! Должна была оставить мне! Лучше бы ты сгинула!
Настин муж выставил её за дверь, не дал даже повысить на меня голос.
Вот так. Чужие стали ближе родных. Настя — как дочь. А та, что когда-то была смыслом моей жизни, — отвернулась. Потому что ей некогда. Потому что я — «лишняя».
Любовь матери — не капитал, не актив. Это просто чувство. А чувства, увы, сейчас никому не нужны…
