Сейчас мне 70. Я одна, как перст. Стала обузой для родной дочери.
— Дочка, приезжай вечером, ну пожалуйста… Сама не справлюсь…
— Мам, у меня дел по городу! Хватит ныть. Ладно, приеду.
Я стояла у телефона, сжимая трубку, слёзы катились по щекам. От обиды. От боли. От мысли — для своей единственной дочери я теперь обуза. Вспомнила, как растила Наталью одна, как тянула всё на себе. Ни в чём ей не отказывала. Всё самое лучшее — только ей. Возможно, в этом и была ошибка. Слишком баловала, слишком любила, слишком надеялась, что, вырастив её счастливой, и сама буду счастлива.
Когда Наташе было одиннадцать, в моей жизни появился мужчина. Впервые за годы почувствовала себя женщиной. Но Наташа устроила скандал, пришлось с ним расстаться. Сердце разрывалось, но я выбрала дочь. Всегда выбирала её. А теперь… Теперь мне семьдесят. Я одна. Болезни, слабость, а единственный человек, на кого надеялась — моя дочь — отмахивается от меня, как от назойливой мухи.
Наташа замужем уже двадцать лет. У неё трое детей, но вижу их редко. Почему? Не знаю. Может, им тоже сказали, что я «надоедаю».
— Мам, ну что опять? — влетела в квартиру раздражённая Наташа.
— Мне уколы назначили… Ты ведь медсестра, помогла бы?..
— Что, каждый день к тебе ездить? Ты серьёзно?
— Наташ, гололёд, я до поликлиники не дойду…
— Ну заплати хоть, раз уж я тратить время буду! За спасибо никто не работает!
— У меня нет денег…
— Ну и ладно! Ищи другого дурака! — хлопнула дверью.
Утром вышла на два часа раньше — шла по скользкому тротуару, сжимая направление, шепча: «Дойду, только бы дойти…» А слёзы лились сами. От боли. От одиночества. От фразы, которая теперь в сердце: «Ты мне в тягость».
У поликлиники ко мне подошла девушка:
— Бабушка, вам плохо? Вы плачете?
— Нет, родная. Не от боли. От жизни…
Она села рядом, выслушала. Рассказала ей всё. Странно, но с незнакомкой было легче, чем с дочерью. Её звали Оля. Жила в соседнем доме. С тех пор заходила всё чаще. Приносила продукты, помогала с лекарствами. Просто слушала.
На день рождения Оля пришла одна. Наташа даже не позвонила.
— Не могла не прийти, — сказала Оля. — Вы так похожи на мою маму… Рядом с вами так спокойно.
Тогда я поняла: чужой человек дал мне больше, чем тот, кого растила, отдавая все силы.
Мы стали как родные. Оля звала меня на дачу, праздновали вместе, ездили за город. В конце концов, я приняла решение — переписала квартиру на неё. Она отказывалась: «Мне ничего не нужно». Но я настояла. Не ради денег она была рядом — это было видно. Она просто… была. Когда больше никто не был.
Потом переехала к ней — одной стало тяжело. Продали мою квартиру, чтобы Наташа не судилась. Забыли. Но ненадолго.
Через год Наташа появилась. Злая. Холодная.
— Квартиру чужой отдала! Осрамила меня перед роднёй! Моё должно было быть! Лучше б ты сдохла!
Олин муж вытолкал её за дверь, даже слова мне сказать не дал.
Вот так. Чужие стали роднее крови. Оля — моя дочь теперь. А та, что под сердцем носила, — предала. Когда стало трудно — отвернулась. Потому что некогда. Потому что «мешаю». Потому что материнская любовь — не капитал. Не актив. Просто чувство. А чувства сейчас никому не нужны.
