В семьдесят лет я осознала, что самое страшное — не пустые комнаты, а дом, полный людей, которым ты не нужна.
— Опять купила не тот хлеб, — голос невестки Лены ударил по нервам, пока я раскладывала продукты на кухне. — Я же говорила — ржаной. Пятый раз повторяю.
Она ухмыльнулась, подняла батон и разглядывала его, словно это был ядовитый гриб.
— Лен, прости, забыла. Голова кругом.
— Вечно у тебя голова кругом, Вера Степановна. А нам потом это есть. У Данилки может быть аллергия.
Она швырнула хлеб на стол, будто делала мне одолжение, не отправив его в мусорку.
Я сглотнула ком в горле. Моему внуку Дане пять лет, и у него никогда не было аллергии на обычный хлеб.
В дверь заглянул сын.
— Мам, ты мой серый свитер не видела?
— Видела, Дима. Вчера постирала…
— Зачем?! — он даже не дал договорить. — Я же хотел его сегодня надеть! Ну мам!
Он исчез, оставив меня с этим раздражённым «ну мам», которое в последнее время резало хуже ножа. Я постирала его вещь. Позаботилась. И снова оказалась виновата.
Я медленно пошла в свою комнату, мимо гостиной, где Лена уже трещала по телефону:
— Свекровь опять свои фокусы устраивает…
Смех в трубке был таким же ёрничающим, как её слова.
Моя комната — единственное убежище в этом некогда уютном доме. Теперь он гудел, как вокзал.
Разговоры, детские крики, телевизор, хлопанье дверей. Шумно. Людно. И до тошноты одиноко.
Я села на край кровати. Всю жизнь боялась остаться одна. Боялась, что дети уедут, и я буду сидеть в пустых стенах. Какая же я была дура.
Лишь в пятьдесят пять я поняла: самое страшное — не пустая квартира, а дом, полный людей, которым ты не нужна.
Ты для них — приложение. Функция, которая вечно барахлит. Подай, принеси, постирай, но только как они сказали. Шаг влево — и ты уже мешаешь, раздражаешь, путаешься под ногами.
Вечером я попыталась ещё раз. Сын сидел за ноутбуком, хмурился.
— Дима, может, поговорим?
— Мам, я работаю! — он даже не поднял глаз.
— Я просто…
— Потом, ладно?
Но «потом» никогда не наступало. У них с Леной была своя жизнь, свои планы. А я… фон. Как старый шкаф или выцветший ковёр. Вроде здесь, а вроде и нет.
В дверь постучали. Это был Даня.
— Бабуль, почитай! — он протянул мне книжку.
Сердце ёкнуло. Вот он, мой лучик. Единственный, кому я…
— Даня! — в дверях возникла Лена. — Я кому сказала не мешать бабушке? Иди, у тебя по расписанию мультики.
Она выхватила у него книгу и увела за руку.
Я осталась сидеть, глядя на закрытую дверь. И поняла: больше не могу быть просто фоном.
Решение пришло не сразу. Оно зрело, пока я мыла посуду, ходила в магазин и терпела их уколы.
Окончательно созрело, когда нашла в мусорке почти полную кастрюлю своего борща — «слишком жирно, мы на диете».
В субботу утром, пока все спали, я достала с антресолей коробки с вещами покойного мужа. Его инструменты, книги, фотографии.
Первой спустилась Лена. Замерла в дверях, будто увидела привидение.
— Это ещё что?
— Доброе утро, Лена. Разбираю вещи.
— В гостиной? У нас сегодня гости!
— Это и моя гостиная, — сказала я тихо, но твёрдо.
Через десять минут явился Дима.
— Мам, ты чего устроила? Лена говорит, ты всё завалила.
— Хочу повесить портрет отца. Вот здесь.
Они обменялись взглядами.
— Какой портрет? У нас тут современный ремонт! Лена зеркало выбрала.
Зеркало. Важнее памяти о его отце.
— Дима, это мой дом.
— Вечно ты со своим «моим домом»! Мы тут живём! Мы ремонт делали!
Их «ремонт» — поклеенные обои в гостиной.
Вечером они подошли ко мне вместе. Серьёзные.
— Мам, мы решили, — начал Дима. — Дом слишком большой. Коммуналка дорогая.
Лена подхватила:
— Мы подумали о тебе, Вера Степановна. Тебе будет тяжело одной.
Холодок пробежал по спине.
— Куда вы собрались?
— Продадим дом, — выпалил Дима. — Купим квартиру в новостройке. И тебе — однушку. Уютную.
Они уже делили деньги. Мой дом. Мою жизнь.
— Нет.
— Как это «нет»? — Лена вспыхнула. — Ты хочешь, чтобы мы тут поколениями жили?
Я встала. Ноги дрожали, но голос был твёрд.
— Этот дом не продаётся.
Наступила тишина. Потом начался ад. Они перестали разговаривать. Ели отдельно. Хлопали дверьми.
Но я больше не боялась пустоты.
В пятницу вечером я положила на стол два билета.
— Что это? — Дима нахмурился.
— Билеты. Вам. В Воронеж.
Лена вскочила.
— Ты нас выгоняешь?!
— Даю вам начать свою жизнь. Помогу с деньгами на съём.
— Ты не имеешь права! — завопил Дима. — Я тут прописан!
— Прописан, — кивнула я. — Но дом — мой.
Они уезжали молча, зло глядя исподлобья. Даня плакал.
Когда за ними закрылась дверь, я повесила портрет мужа. Он смотрел на меня с фотографии — молодой, улыбающийся.
Дом был пуст. Но он снова стал моим.
Через два месяца раздался звонок.
— Мам… — голос Димы дрожал. — Лена в больнице. Нужны деньги.
Я молча слушала, как он называет сумму.
— Я подумаю, — сказала и повесила.
Позвонила подруге в их город.
— Ленку вчера видела, — рассмеялась та. — Шубу себе выбирает.
Я налила вина. Когда Дима позвонил снова, ответила сразу.
— Передай Лене, что норковая шуба ей к лицу. Особенно в больнице.
И больше не звони.
Я допила вино. Было не больно. Было… правильно.
Теперь я знала: самое страшное — не пустой дом.
А то, что те, ради кого ты готова на всё, готовы забрать у тебя последнее.
