Вот как свекровь воевала за сына со мной… и даже с родным внуком
Свёкру моего мужа зовут Галина Степановна. Сразу бросилось в глаза — женщина с норовом, и я не ошиблась. Она с самого начала видела во мне не невестку, а захватчицу, соперницу, которая отняла её ненаглядного сыночка. Я наивно думала, это пройдёт, мол, просто ревность — одинокая мать боится потерять место в сердце сына. Но даже в страшном сне не представляла, что она начнёт делить его не только со мной… но и с внуком.
После знакомства наших родителей мама мне тихо, с дрожью в голосе, сказала:
— Уезжайте куда-нибудь подальше, может, хоть так заживёте спокойно. Пока она рядом — покоя не видать.
Увы, она оказалась права.
Мы жили в квартире, которую мой муж – Ваня – унаследовал от бабушки. А дом свекрови стоял буквально в пяти минутах ходьбы. Так что она у нас жила, можно сказать, наравне. Могла вломиться в семь утра в воскресенье — «пирожки горячие, сыночек любит». Или заглянуть глубоко за полночь — «сердце заныло, неспокойно». Бывало, иду с работы — а она уже на лавочке у подъезда сидит, ждёт, чтобы вместе подняться.
Я терпела. Стиснула зубы, улыбалась, как положено. Но однажды не выдержала:
— Ваня, так невозможно. Ни тебе, ни мне — ни минуты наедине. Поговори с ней.
Он поговорил. Я поняла это наутро, когда раздался звонок — в трубке рыдания и фраза, которую не забуду:
— Бессердечная! Хочешь отнять у матери последнюю радость!
После этого Галина Степановна сменила тактику. Теперь не она шла к нам — а звала Ваню к себе. Бесконечно. То давления скачок, то сердце шалит, то просто «скучаю». Или печёт «его любимые» блины — ну как отказать? Муж уходил весь в вине, возвращался через два часа, а то и позже.
Мама мне твердила: либо терпеть, либо разводиться. Я выбрала терпеть. Закрыла глаза, стала как тень. Пока не забеременела.
И тут Ваня будто прозрел. Забота, ласка, внимание — идеальный муж. Но чем счастливее была я, тем мрачнее становилась свекровь. И я почувствовала — она ревнует не только ко мне, но и… к ребёнку.
В день выписки из роддома Ваня чуть не опоздал. Его мать позвонила на рассвете в истерике — «плохо», «сердце колотится», «я, кажется, умираю». Врачей не вызвала — только сына. Он рванул к ней, набрал «скорую», а те развели руками: давление чуть прыгнуло, но в целом всё в порядке. Он примчался в роддом последним, взъерошенный и виноватый. Я тогда уже всё поняла.
Когда мы привезли малыша домой, свекровь пришла — посмотреть на внука. Но её взгляд скользил мимо ребёнка. Она бродила по квартире, жаловалась, как ей одиноко, твердила, что Ваня должен «чаще навещать мать, а не сидеть запертым». Даже её родная сестра не выдержала:
— Галя, ты в своем уме? Тут новорождённый, праздник! А ты что устраиваешь?
Это было только начало. Как только планировался праздник, поездка или день рождения — у Галины Степановны случалась «катастрофа». И не просто капризы — целые спектакли. Фальшивые слёзы, истерики, манипуляции.
Когда меня уволили из-за сокращения, я осталась с ребёнком дома. Ваня работал за двоих, уходил на рассвете, возвращался затемно. Единственное время для сына — выходные. Но даже эти два дня свекровь у нас отнимала. То «кран подтекает», то «шкаф передвинуть», то просто «зайди на пять минут».
Я не выдержала. Позвонила сама. Твёрдо сказала:
— Галина Степановна, у Вани всего два дня в неделю на сына. Он вас навестит, но позже. Дайте ему побыть отцом.
И знаете, что она ответила?
— У него вся жизнь впереди, чтобы нянчиться. А мать — одна. И кто сказал, что этот ребёнок — последний?..
Тогда я окончательно поняла. Для неё нет ни внука, ни невестки, ни даже чувств сына. Есть только она.
А потом был апогей. День рождения ребёнка. Галина Степановна позвала Ваню «починить розетку». Именно в этот день. Когда он отказался, она закатила сцену — крики, угрозы, «приступ». Это переполнило чашу.
Ваня впервые не сдержался:
— Мама, у меня своя семья. И ты её не разрушишь. Я тебя люблю, но больше не буду бросать всё по первому зову.
Она обвинила меня. Конечно. Ведь виновата, как всегда, не она. Но я молчала. Она сама всё разрушила. Своими руками. Своей ненасытностью к вниманию.
Иногда думаю — а будь она чуть добрее, человечнее… Возможно, сейчас мы были бы одной семьёй. А теперь — только выжженное поле между нами.
