Когда-то давно, в те времена, когда жизнь текла размеренно и неторопливо, случилась со мной история, о которой до сих пор вспоминают в нашей семье.
Звали меня тогда не Анной, а Агриппиной — имя звучное, старинное, от бабушкиной сестры досталось. Было мне тридцать пять, жила я с мужем, Федором Игнатьевичем, да с двумя ребятишками — Ванюшкой и Машенькой. От природы я была непоседой: еще в детсаду всех на зарядку гоняла, в школе — первая заводила, в институте — душа любой компании. Энергии во мне — хоть отбавляй, словно от прабабки Акулины, у которой каждое лето в деревне гостила.
С Федором познакомилась на субботнике: собрала народ убирать парк, а он один из немногих пришел. Мусор вместе собрали, разговорились, потом в кино сходили — так и закрутилось. Через год он на колени встал, кольцо протянул. Я, не раздумывая, согласилась.
Первое время жили у моих родителей, потом наскребли на квартирку в ипотеку. Родился Ваня — вылитый отец, через два года Машуня появилась. Муж трудился не покладая рук, но дома всегда помогал, ни разу не пожаловался. А вот я стала выдыхаться. Дети — это, конечно, счастье, но и ночи без сна, и усталость, и тревоги. Федор, видя мое состояние, предложил: «Поезжайте к маме в деревню, отдохнете». Я, глупая, обрадовалась — вспомнила, как хорошо у бабки Акулины было.
Привез нас Федор, а свекровь, Пелагея Тихоновна, встретила как полагается: хлеб-соль на столе, самовар дымится. Дети на веранде уснули, мне постелили в горнице. Казалось бы — благодать. Но на рассвете раздался крик:
«Спишь, барыня? Вставай! Корову доить пора!»
Глянула на часы — пятый час. Еле поднялась. Хотела умыться, но свекровь цыкнула:
«Потом умоешься — всё равно перепачкаешься!»
Промолчала, переоделась, пошла в хлев. Она ворчала: «Городская», «избалованная», но когда я ловко подоить успела да еще и ведро не расплескала — прикусила язык. Потом кур накормила, руки вымыла и говорю:
«Я помогать не против. Но дайте делать по-своему.»
«Делай, коли умеешь», — буркнула она.
И пошло-поехало. Огород в порядок привела, грядки перекопала, забор покрасила, молоко с овощами по соседям распродала. Даже сортир новый затеяла — старый аж шатался. Когда яму вырыли, Пелагея Тихоновна аж всплеснула:
«Это еще что за безобразие?!»
«Мама, вы ж сами говорили, что вода еле течет. Теперь будет нормальная канализация.»
Тут она не выдержала, тайком сыну позвонила:
«Федя, приезжай, забирай свою жену! Совсем меня замучила!»
«Да что случилось-то?»
«Приедешь — увидишь.»
Когда я вошла, она телефон поспешно спрятала и бормочет:
«Молюсь, дочка…»
«Хорошо. А потом банки стерилизовать будем. Я огурцы насолила, закатывать пора. Завтра вишню трогаем, потом яблоки. С соседом Никифором уже договорилась.»
Свекровь только вздохнула. А я с новыми силами взялась за хозяйство.
К концу недели приехал Федор. Мать кинулась к нему:
«Забирай её! Совсем меня извела! Как заводная с утра до ночи! Я уж не отдыхаю, а помощи прошу!»
Муж только развел руками:
«Мама, ты же помощницу хотела. Вот и получила.»
Когда уезжали, Пелагея Тихоновна даже слезу утерла — не от грусти, а от устали. Я пообещала на выходных заглянуть.
«Не спеши», — пробормотала она, хлопнув дверью.
А потом, думая, что не слышу, обернулась к дому и прошептала:
«Лучше бы, как все снохи, на лавке сидела да телевизор смотрела…»
Но я-то знала: теперь она меня уважает. И, может, даже немножко боится.
