В январе Соколовой нагрянул климакс. Сначала событие не сулило особых бед — ни пресловутых приливов, ни липкого пота, ни колотящегося сердца. Просто исчезли месячные, и всё: здравствуй, осень жизни!
К врачу Любовь Павловна не спешила — начиталась статей, наслушалась подруг. «Тебе, Люба, крупно повезло, — твердили они. — Редко кто так легко отделается!»
Словно сглазили. Вскоре начались странности: беспричинная тоска, головокружение, слабость в коленях. Тяжело наклоняться к внучке Алёнке, спина ныла по-новому. По утрам лицо опухало, к вечеру отекали ноги. Соколова отмахивалась, пока невестки не забили тревогу: «Свекровь, вы совсем зелёная! К доктору — сейчас же!»
Молчала Любовь Павловна. Сомнения грызли давно, а тут грудь загорелась адским пламенем, низ живота скрутило в узел. Ночами лежала под храп супруга, уставившись в потолок, и плакала, вспоминая, как с мужем дачу присматривали, как сыновья карьеру строили, как Алёнка на коньках скользит — бабушка сердцем радуется.
Весну и лето перекантовалась, к сентябрю совсем сдала: одышка, спина будто ножом резаная. Решилась наконец в консультацию — всей семьёй приехали. Муж Николай Семёнович с сыном в машине дожидались, невестки в коридоре ёрзали.
На кресле гинекологическом, дрожа от стыда, отвечала на вопросы врачихи. Та хмурилась, щупала живот, вдруг бросила: «Одевайтесь!» — и к телефону: «Онкодиспансер? Срочно! Пятая стадия, матку не прощупываю… Да, впервые обратилась!»
Соколова, едва юбку натянув, услышала приговор. «В машине, — прошептала синими губами. — Муж… сын…» Боль скрутила так, что мир поплыл. Невестки подхватили под руки, Николай Семёнович, шмыгая носом, руль сжимал до хруста костяшек.
В больнице приняли сразу. Семья у окна столпилась — невестки платки мнут, сын качается, будто пьяный. За дверью кабинета — грохот, беготня. Когда выкатили каталку с белой простынёй, Николай Семёнович завыл: «Любка, родная! Мы же в один день хотели…»
Санитарка оттолкнула: «Не ори, дед! Рожает бабка ваша — головка видна!»
В родзале — две кричащие женщины: Соколова и студентка. Профессор похаживал меж столов, иронично спрашивал: «За что страдаем-та?»
«За водяру проклятую!» — стонала девчонка.
«А ты, мать?» — хлопнул он Любовь Павловну по бедру.
«За любовь… — прошептала та. — День рождения справляли…»
«Сильно баловались! — фыркнул профессор. — И не догадывалась?»
«Климакс думала! Онкологию! Стыд-то какой — бабушка ведь я!»
«Стыд — не рак, — махнул рукой врач. — Тужься, бабка! Ошибка твоя на свет просится!»
Акушерка вышла к семье, еле сдерживая смех: «Соколова Любовь Павловна. Кто отец?»
«Я…» — Николай Семёнович охрип.
«Ну вы даёте! — акушерка свистнула. — Мальчик — 3500, 51 см. Чуть не опоздали! Зачем в онкологию-то потащили?»
Невестки ахнули, сын рухнул на лавку. Николай Семёнович, шатаясь, прижал к груди свёрток с внуком — нет, сыном. Алёнке теперь братик достанется. Жизнь, оказывается, только начинается.
