Шесть лет мне стукнуло, когда стал круглым сиротой. У мамы нас с сестрой было двое, а она рожать третью собралась. Ясно вижу, как кричала она, как бабки-соседки суетились, плакали бабьим плачем, как вдруг смолк мамин голос… Отчего доктора не позвали? В больницу не повезли? Давно это было, а понять не могу. В чем причина была? До поселка далеко? Дорогу замело? Так и не узнал я толком.
Матушка наша в родах померла, оставив нас двоих да новорожденную сестренку Оленьку. Батя сразу растерялся. Родни в наших краях, на Дальнем Востоке, никого — все на западе остались. Справиться с тремя малолетками ему одному невмоготу. Соседки нашептали: «Иван, ищи себе жену побыстрей». Не прошло и недели после похорон, а он уже женихом ходил.
Учительница нашу, говорят, доброй бабой слыла. Вот к ней и посватался отец. Согласие получил. Видно, приглянулся ей. Молодой был, видный мужик. Высокий, статный, очи черные, будто у цыгана — загляденье.
Вот привез он вечером невесту на смотрины.
– Гляньте, ребятушки, мамку новую вам привез!
Такая обида ссосала под ложечкой, горечь во рту стояла. Не умом, а детской душой чуял – неладно все это. Дом еще маминым духом пропитан. Одежонка на нас – ее руками сшита, постирана. А он уж новую нашел. Спустя годы я его понять смог, а тогда возненавидел что его, что эту бабу. Что она там про нас надумала, не знаю, только вошла в избу под ручку с отцом. Оба подшофе были. Глядит на нас:
– Звать будете мамой – останусь.
Младшая сестренка мямлит:
– Не мама она… Наша померла… Не стану звать!
Сестренка ревет, а я старший, выступил:
– Нет! Не будем! Ты нам чужая!
– Ого, бойкий у вас язык! Ну, тогда и разговаривать не о чем! – Баба за дверь. Отец шагнул следом, да на пороге замер. Постоял, голову повесил, потом обернулся, прижал нас к себе да как зарыдает взахлеб. И мы воем с ним. Даже Оленка в зыбке засопела. Мы мать оплакивали, он – любимую жену. Только горя в наших детских слезах было пуще. Сиротская слеза – везде одинокая она. И боль по родной материне – на всех языках одна. Я тогда первый да последний раз видел, как отец плакал.
Прожил он с нами еще недели две. Работал в таежной бригаде лесорубов. Пора в тайгу бригаде уходить. Куда деваться? Другой работы в деревне нет. Договорился отец с одной соседкой, оставил ей тысячу рублей на харч, Оленку к другой соседке отнес – и сам в тайгу подался.
Вот сидим мы одни. Зайдет соседка, кашу сготовит, печь истопит – и к своим делам. А мы целыми днями дома: и холодно, и голодно, и страшно одному в избе без взрослых.
Собрались на сходе мужики с бабами – решают, как нам помочь. Нужна женщина, семью из беды вытащить. Да не абы какая, а чтобы сердцем принять детей чужих, своих назвать. Где такую сыщешь?
Выяснили: у одной нашей Парасковьи, двоюродной тетки в Забайкалье, живет племянница молодая. Бабы шептались: то ли бездетной оказалась, муж оттого ее бросил, то ли ребенок умер. Адрес разузнали, написали письмо, через тетку Марину вызвали жить к нам Зою Ивановну.
Отец еще в тайге был, когда она ранним утром вошла в избу. Так тихо ступала, мы и не слышали.
Проснусь я – шаги по избе. Ходит, ровно как мать покойная, посудой на кухне звякает, а по комнатам запах – блины!
Мы с сестрой прильнули глазеть в щелку. Зоя Ивановна хозяйничала тихохонько: мыла миски, пол драила. Поняла, видно, что мы проснулись.
– Ну, светики мои, пойдемте, закусим!
Подивились мы, что она нас “светиками” окликнула. Мы с сестрой и правда белобрысые да ясноглазые – мамины.
Смелости набрались, вышли из комнатушки.
– Садитесь за стол!
Два раза уговаривать не пришлось. Блинов объелись и доверие к этой бабе начало теплиться.
– Зовите, детки, тетей Зоей.
Потом она нас с Веркой искупала, все перестирала – и ушла. Назавтра ждем: пришла! Изба под ее руками будто ожила. Снова чистота да лад, как при матушке. Недели три прошло, батя в лесу. Тетя Зоя за нами смотрела лучше некуда, только сама на расстоянии держалась, не давала прикипеть душой. Особенно Веруня к ней льнула. Ей-то всего три года было. Я осторожничал. Строгая она была, Зоя Ивановна. Неулыбчивая. Наша мать
Однажды проснулись мы, а в кухне наш отец сидит и тетя Зоя блины жарит, и голос у нее вдруг стал мягким, как у настоящей мамы.
В шесть лет я осталась одна.
