В подъезде пахло жареной картошкой и старыми обоями. Этот знакомый вечерний аромат просачивался сквозь двери, ложился на плечи, как давний знакомый, который никак не уйдёт. Так же пахло здесь, когда Нина Степановна была молодой, когда в квартире топали дети, гремела посуда, и жизнь, хоть и небогатая, шумела и переливалась через край. Запах её прошлого. Её эпохи. Её ушедшего быта, в который уже не впрыгнешь.
Она стояла у почтовых ящиков, сжимая ключ так крепко, будто от него зависело что-то важнее, чем просто дверь в квартиру. Над её дверью, как обычно, тускло мигала лампочка, отбрасывая синеватый свет на облезлый потолок. За дверью ждали лишь стены, шёпот старой скатерти и собственное дыхание, такое громкое в этой тишине.
Когда-то её встречал Виктор. Ворчал, что опять задержалась, что щи остынут. Но глаза при этом светились. Он вешал её пальто, ставил чайник, брал за руку — будто каждый раз радовался, что она вернулась. Даже когда ноги уже плохо слушались, он всё равно вставал, чтобы встретить. Потому что знал: главное — не ужин, а встреча.
После похорон Нина Степановна вернулась в ту же квартиру. Всё было на месте: фотографии в рамках, кресло у окна, его кружка, её передник. Но всё стало ненастоящим. Будто кто-то выдернул шнур из розетки, и жизнь отключилась. Остались только пустые формы.
Дом вдруг стал казаться огромным. Стены будто раздвигались, оставляя её одну в этом холодном, растянувшемся пространстве. Даже капающий кран звучал громче и назойливее, чем раньше. Каждый вечер, подходя к двери, она задерживала дыхание — вдруг сейчас, вдруг опять… Вдруг услышит его голос: «Ну где ты пропадаешь, Нина?»
Но сегодня был особенный день. Ей исполнилось восемьдесят пять. Возраст, когда уже не ждут сюрпризов, но почему-то всё равно надеются. Хотя бы на звонок. На открытку. На что-то живое. Но телефон молчал. Подруги давно ушли. Соседка, тётя Галя, перебралась к сыну в Казань. Дочь — в Германии. Созваниваются редко, по видеосвязи, второпях, между работой и уроками внуков. А внучка? Прислала стикер: «Баб, с ДР!» — и растворилась в экране.
Она поднялась. Открыла дверь. Прошла мимо зеркала, не глядя. На кухне — всё на месте: кружка, радио, таблетки, пустой подоконник, где раньше цвели герань. Включила приёмник. Заиграл старый романс — тот самый, под который Виктор когда-то, прямо в парке, сделал ей предложение. Тогда она смеялась сквозь слёзы. И сейчас тоже — только в пустой кухне. Горло сжалось, но не от грусти. От невозможности вернуть хоть что-то.
— Пока лампочка горит — я ещё жива, — сказала она вслух, наливая чай. Будто Виктор был где-то рядом. Шутливо, но с той твёрдостью, которая приходит только с годами.
В тот же миг лампочка над столом моргнула. Раз. Два. И погасла. В кухне стало темно и как-то слишком тихо. Воздух сгустился, будто в детстве, когда отец не вернулся с заведения, и Нина пряталась под одеяло, веря, что если зажмуриться — беда пройдёт мимо.
Она подошла к лампе. Потрогала плафон. Тёплый, но мёртвый. Потом без раздумий открыла ящик. Там, в уголке, как всегда, лежала запасная. Виктор любил повторять: «Свет — как жизнь. Пока есть — держись». Она усмехнулась. Осторожно встала на табурет, двумя руками вкрутила новую лампочку. Щелчок — и кухню снова залил свет. Тёплый, уютный. Будто кто-то обнял.
Она села. Сделала глоток чая. И подумала: «Пока могу зажечь свет — я не одна».
И тут раздался звонок. Домофон. Сердце ёкануло. Кто это в такой час? Она подошла, включила экран. На экране — девушка, лет тридцати, в пуховой шапке, с румянцем на щеках, слегка смущённая.
— Здравствуйте… Извините, что так поздно. Я с пятого этажа. Аня. Вы меня не знаете… Просто… у меня сегодня тоже день рождения. И я подумала… Может, чай вместе попьём? Я пирог испекла. Кривой, но зато самодельный.
Нина Степановна долго смотрела на девушку. В груди что-то сжалось — и разжалось. Потом она нажала кнопку. Дверь щёлкнула. А сердце застучало чуть быстрее. Не от страха — от предчувствия, что ещё не всё кончено.
Лампочка над дверью снова мигнула. Но теперь как-то иначе. Будто знак. Будто Виктор откуда-то сверху подмигнул: «Живи, Нина. Живи, пока свет есть». И она улыбнулась.
Потому что, пока горит лампочка, кто-то всё же приходит. И жизнь продолжается. Пусть в новых лицах, в других голосах. Но продолжается.