В тот день ко мне зашла женщина, которую я не видела лет пять. Татьяна Григорьевна. У нас в Сосновке её прозвали «генеральшей». Не за мужа, нет, а за осанку, за взгляд острый, будто нож, и за гордыню, которой можно было бы три раза обнести всю нашу деревню. Ходила она с прямой спиной, подбородок кверху, словно не по деревенской грязи ступала, а по паркету. И ни с кем не дружила кивнёт через плечо, и вся беседа.
А тут стоит на пороге моего медпункта. Неузнаваемая. Спина по привычке прямая, но в глазах тоска затравленная. Платок на самые брови натянула, будто спрятаться хочет. Медлит, боится переступить порог.
Заходи, Григорьевна, говорю ласково. Чего на холоде стоять? Вижу, не за таблетками пришла.
Она вошла, на табуретку у печи присела, руки на колени сложила. Руки у неё всегда ухоженные были, а теперь сухие, в трещинках, пальцы дрожат. Молчит. Я не тороплю. Налила чаю с мёдом и липой, поставила перед ней.
Пей, говорю. Согреешься.
Она чашку взяла, а в глазах слёзы заблестели. Не потекли гордость не пустила, а так и застыли, будто вода в колодце.
Совсем одна я, Антоновна, выдохнула она, и голос был чужим, надтреснутым. Сил нет. Руку подвернула, не сломала, слава богу, но ноет, проклятая. Ни дров принести, ни воды. А спину ломит ни вздохнуть, ни охнуть.
И полилась её жалоба, как весенний ручей мутный, горький. А я слушаю, киваю, но вижу не её нынешнюю беду, а то, что было пять лет назад.
Вспоминаю, как в её доме, самом крепком в деревне, смех звучал. Сын её, Дмитрий, красавец да работяга, невесту привёз. Катюшу.
Девочка тихий ангел. Дмитрий её из города привёз. Глаза ясные, доверчивые. Коса русая до пояса. Руки хоть и тонкие, но к работе привычные. За что Дмитрию приглянулась понятно. А вот Татьяне нет.
А не угодила, и всё. С первого дня Григорьевна её есть поедом стала. Не так сидит, не так глядит. Борщ недостаточно красный, полы недостаточно чисто вымыты. Компот сварила «сахару перевела». Огород прополола «всю крапиву повыдергала».
Дмитрий поначалу заступался, потом сдался. Он ведь маменькин сынок был, всю жизнь под её крылом. А Катя молчала. Только бледнела да худела. Раз встретила её у колодца, глаза на мокром месте.
Что терпишь, дочка? спрашиваю.
А она улыбнулась горько:
Куда мне деваться, тётя Галя? Люблю его. Может, привыкнет она ко мне
Не привыкла. Последней каплей стала старинная скатерть, которую ещё бабка Татьяны вышивала. Катя постирала узор полинял. Крику было на всю улицу.
В ту же ночь Катя ушла. Тихо. Дмитрий утром как безумный искал её, а потом пришёл к матери, глаза сухие, страшные.
Это ты, мать, сказал. Ты счастье моё погубила.
И уехал. Поговаривают, нашёл Катю в городе, поженились, дочка у них родилась. А к матери ни ногой. Ни письма, ни звонка.
Татьяна поначалу бодрилась. «И слава богу, говорила. Не нужна мне такая сноха, да и сын, видно, не сын». А сама зачахла. В доме своём, чистом, как операционная, осталась одна.
А теперь сидит передо мной, и вся её генеральская стать как шелуха с лука осыпалась. Осталась старая, больная, одинокая женщина.
И никому я не нужна, Антоновна, шепчет, а по щеке первая слеза катится. Хоть в петлю лезь.
Грех такое говорить, Григорьевна, строго отвечаю, а саму жалость душит. Давай укол сделаю, спине полегче будет.
Сделала укол, растёрла мазью. Она чуть ожила, плечи расправила.
Спасибо, говорит. Не ждала я доброты.
Ушла, а у меня на сердце камень. Лечить-то лечу, но есть болезни, от которых нет лекарств. Болезнь эта одиночество. И лечится оно только другим человеком.
Через пару дней раздобыла телефон Дмитрия. Руки дрожали, когда набирала.
Дмитрий, здравствуй, говорю. Это Антоновна из Сосновки.
Помолчал, потом:
Здравствуйте, тётя Галя. Что случилось?
Мать твоя Совсем одна. Болеет. Гордая, не жалуется, но
Он снова молчал. Слышу, Катя что-то тихо спрашивает. Потом её голос:
Дай, я поговорю.
Здравствуйте, тётя Галя! Как она?
Рассказала всё и про руку, и про спину, и про слёзы.
Спасибо, что позвонили, твёрдо сказала Катя. Мы приедем. В субботу. Только не говорите ей.
Вот ведь сердце! Её из дома выгнали, а в ней ни капли злобы.
Суббота выдалась пасмурная. Зашла к Татьяне с утра давление померить. Сидит у окна, в одну точку смотрит. В доме чисто, но холодно.
Чего в окно глядишь? спрашиваю. Автолавку ждёшь?
Да кого мне ждать, махнула рукой.
А сама взгляд на дорогу бросает. Каждая мать ждёт, даже если не признаётся.
После обеда услышала машина у ворот остановилась. Выглянула Дмитрий выходит, возмужавший. Дверцу открыл Катя вышла, за руку держит девочку лет четырёх, в розовой курточке.
Дмитрий постоял, на дом посмотрел, челюсть сжал. Катя что-то тихо сказала, и они к калитке пошли. Скрипнула калитка Будто ржавую дверь в прошлое приоткрыли.
Через час из трубы дым повалил печку растопили. К вечеру в окне свет зажёгся тёплый, жёлтый.
На следующий день зашла проведать. В доме жизнь! Пахнет пирогами с капустой. Дмитрий во дворе дрова колет, Катя на кухне хлопочет, а у печки их дочка, Машенька, с котёнком играет.
А Татьяна сидит в крес
