**Дневниковая запись**
В тот день ко мне на порог ступила женщина, которую я не видел лет пять. Татьяна Васильевна. В нашем поселке ее звали «генеральшей» не за мужа, а за осанку, за взгляд, что острее бритвы, и за гордыню, которой хватило бы оцепить всю деревню трижды. Ходила она с поднятой головой, будто не по грязным улочкам шагала, а по мрамору особнякового холла. Ни с кем не сближалась кивнет через плечо, и вся беседа.
А тут стоит у моего фельдшерского пункта, не своя. Спина, правда, по привычке прямая, но в глазах тоска затравленная. Платок на самые брови надвинут, будто прячется. Топчется, не решается войти.
Заходи, Васильевна, говорю. Чего на морозе-то мерзнешь? Вижу, не за таблетками пришла.
Она вошла, присела на табурет у печки, руки на коленях сложила. Руки всегда ухоженные были, а теперь сухие, в трещинах, пальцы мелко дрожат. Молчит. Я не тороплю. Налил чаю с мятой да душицей, поставил перед ней.
Пей, говорю. Душу отогреешь.
Она чашку взяла, а в глазах слезы блеснули. Не потекли гордость не пустила, так и застыли, как вода в проруби.
Совсем одна я, Петрович, выдохнула она наконец, голос надтреснутый. Силы кончились. Руку подвернула, не сломала, слава Богу, но ноет, проклятая. Ни дров принести, ни воды. А спину ломит так, что ни вздохнуть, ни охнуть.
И полились ее жалобы, как весенний ручей мутные, горькие. А я слушаю, киваю, но вижу не нынешнюю беду, а то, что пять лет назад было.
Помню, как в ее доме, самом крепком в деревне, смех звенел. Сын, Дмитрий, красавец да работник, невесту привез Настеньку. Девушка тихий ангел. Глаза ясные, волосы русые, в косу заплетены. Руки хоть тонкие, да к работе привычные. За что Дмитрию полюбилась понятно. А вот Татьяне нет. И весь посел недоумевал: чем не угодила?
А не угодила и все. С первого дня Татьяна ее пилила. Не так сидит, не так глядит. Борщ недостаточно красный, полы недостаточно чисто вымыты. Компот сварит «сахару перевела». Огород прополет «полезную траву повыдергала».
Дмитрий сначала заступался, потом сдался. Маменькин сынок, всю жизнь под ее крылом. А Настя молчала. Только бледнела да худела. Раз встретил ее у колодца, глаза на мокром месте.
Чего терпишь-то? спрашиваю.
Она улыбнулась горько:
Куда мне деваться, дядя Коля? Люблю его. Может, привыкнет она ко мне
Не привыкла. Последней каплей стала скатерть, вышитая еще матерью Татьяны. Настя постирала узор полинял. Крику было на всю улицу.
В ту же ночь Настя ушла. Тихо. Утром Дмитрий как бешеный метался, искал, а потом пришел к матери, глаза сухие, страшные:
Это ты, мать, только и сказал. Ты счастье мое похоронила.
И уехал. Поговаривали, нашел Настю в городе, поженились, дочка родилась. А к матери ни письма, ни звонка.
Татьяна сначала держалась: «И слава Богу, не нужна мне такая сноха, да и сын не сын, раз мать на юбку променял». А сама зачахла. В доме, чистом, как операционная, осталась одна. И вот сидит передо мной, и вся генеральская спесь слетела, как шелуха.
Никому я не нужна, Петрович, шепчет, а по щеке слеза. Хоть в петлю
Грех такое говорить, строго отвечаю, а самому жаль. Жизнь дана, чтобы жить. Давай укол сделаю, спине полегчает.
Сделал укол, растер мазью. Она чуть ожила, плечи расправила:
Спасибо Не ждала я доброты.
Ушла, а у меня камень на душе. Лечить-то лечу, но есть болезни, от которых нет лекарств. Болезнь эта одиночество. И лечится она только другим человеком.
Дня три маялся, потом раздобыл через знакомых телефон Дмитрия. Руки дрожали, когда набирал.
Дмитрий, здравствуй, это Петрович из Заречья. Не помешал?
Он молчал. Я уж думал, бросил трубку.
Здравствуйте, дядя Коля, наконец ответил. Что-то случилось?
Случилось, сынок. Мать твоя Совсем одна. Болеет.
Он снова молчал. Слышу, Настя шепотом спрашивает. Потом ее голос, мягкий, но твердый:
Дай мне.
Здравствуйте, дядя Коля! Как она? Очень плохо?
Рассказал все. Про руку, про спину, про слезы. Она слушала, не перебивая.
Спасибо, что позвонили, сказала. Приедем. В субботу. Только ей не говорите. Сюрприз.
Вот оно, сердце человеческое. Ее травили, а в ней ни злобы. Только жалость. Сила, что круче обиды.
Суббота выдалась серой. Зашел к Татьяне утром давление померить. Сидит у окна, в одну точку смотрит. В доме чисто, но холодно, будто нежилой.
Кого ждешь? спрашиваю.
Да кого мне ждать махнула рукой, но взгляд так и метнулся на дорогу.
После обеда услышал машина у ворот остановилась. Глянул в окно сердце екнуло. Дмитрий вышел, возмужавший, плечистый. Потом Настя, а за руку ведет девочку лет четырех, в розовой курточке.
Дмитрий постоял, на дом посмотрел, скулы напряглись. Настя что-то тихо сказала, взяла его под руку, и они к калитке. Та скрипнула Будто ржавое время сдвинулось.
Час спустя из трубы повалил дым печь растопили. К вечеру в окне зажегся теплый свет. Такой уютный, что я сам улыбнулся.
На следующий день зашел проведать. В доме жизнь. Пахнет пирогами с капустой. Дмитрий во дворе дрова колет, Настя на кухне хлопочет, а у печки девочка, Машенька, с котенком играет.
Татьяна в кресле сидит, в платке. Не смотрит разглядывает. Руки снохи, лицо внучки,
