Сегодня мне стукнуло пятьдесят, и меня осенило, словно ведром ледяной воды окатило.
Переступив полувековой рубеж, я вдруг прозрел. Моя дочь, Ярослава, обосновалась в пригороде Нижнего Новгорода, нарожав целый выводок — семеро ребятишек, будто по расписанию: погодки да погодки. Замуж выскочила едва лицей окончив, диплом защищала с первенцем на руках. А я, старый дурак, носился как угорелый: нянчил, уроки проверял, ночами у постели сидел, когда сопливились. Теперь оглядываюсь — всю ношу на себе тащил, пока она новых наследников штамповала. И ведь радовался же, чёрт побери! Упивался дедовством, каждую царапину внукам зализывал, на школьные спектакли бегал.
После её свадьбы жена моя, как сквозь землю провалилась. Сердце тогда обледенело, но первенец Ярославы — Максимка — вытянул из пучины. Потом Варюшка, Глебушка, Лидка… А я тем временем на пенсию съехал — нога больная с детства, да и давление замучило. Так и закрутился в водовороте пелёнок да каш, забыв, что у меня самого мечты были.
На днях прорвало — подступили дела, годами отложенные. Подошёл к дочери, твёрдо заявил: «Собираюсь в свою хрущёвку на Заречной, хватит тебе на шее сидеть». А она, глаза сверкнув, как кошка:
— Куда собрался? У меня с девчонками в сауну бронь! Сиди тут, раз тебе делать нечего. Ох, гляньте-ка — дед Наполеон нашёлся!
Словно кипятком ошпарило. Вышел, хлопнув дверью — пусть сама нянчится, раз плодила!
Как ножом по стеклу — осознание: я же сам позволил, чтобы мои годы растворились в её быте. Дома — вечный бардак: горы посуды, стирка, уроки с внуками. Книги любимые пылятся, друзья перестали звать — сколько раз отмахивался: «Ребятишки, сами понимаете…». А мог бы хоть в баньку выбраться раз в месяц, в Волге порыбачить — душу отвести.
Полвека — и что? Тень от чужой жизни. Но хватит. Пусть Ярослава учится справляться. Не брошу, если по-настоящему прижмёт, но теперь — моя очередь.
Уже планы строю: созвонился с бывалыми — на Щучье озеро съездим, удочки достал. Давно мечтал дубовую полку для внучки вырезать — инструменты заржавели. Люблю их, чертенят, но хватит хоронить себя заживо. Пятьдесят — не закат, а рассвет. Успею ещё и на сарафаны с гармонью время найти, и на тихие вечера с Достоевским. Жизнь-то — она, как волжская вода: пока плывёшь — твоя.
