Побитый чемодан
Алиса сердито выбежала на крыльцо, хлопнув калиткой так, что у соседских кур началась паника. Опять с бабулей поругалась. Вечное: “Картошку окучь”, “Варенье разложи”, “От телефона оторвись”. Как будто у неё, девятнадцатилетней, других дел в деревне нет!
— Алиса! Ты куда? — крикнула вслед Галина Семёновна. Но внучка уже шла по раскалённой просёлочной дороге, даже не обернувшись. Идти было особенно некуда, но возвращаться — тем более не хотелось.
Добрела до речки, плюхнулась на берег и стала смотреть, как солнце потихоньку прячется за колхозным лесом. Обида комом в горле застряла: на родителей, укативших в Штаты по контракту и бросивших её тут; на бабку, которая вместо того чтобы отпустить в Москву, засунула её в эту глухомань. Алиса же уже в МГУ поступила, вся жизнь впереди — а она тут с солёными огурцами в подполе возится.
Наутро бабка постучала в дверь:
— Алис, помоги-ка. Банки в подпол надо спустить. Сама я по этим ступенькам — как гусь на льду.
Скрипя зубами, Алиса поднялась, умылась и поплёлась. Банки — тяжёлые, лестница — древняя. Таскала по три штуки. На последнем заходе в углу заметила запылённый, видавший виды чемодан.
— Бабуль, это чей кофр?
— Да кто его знает… Наверное, дед оставил. Я с тех пор, как его не стало, в подпол не спускалась.
Любопытство разобрало Алису. Не слушая бабкиных ворчаний, она вытащила чемодан на свет. Кожа облезла, замок заржавел.
— Брось ты эту рухлядь, — проворчала Галина Семёновна. — Мало ли что там.
Но Алиса уже копалаcь в старых рубахах, пожелтевших фото и каких-то бумажках. На самом дне лежал аккуратный конверт. На нём корявыми буквами: “Лене. Прости и пойми”. Почерк узнаваемый — дедовский.
— Можно? — спросила внучка, глядя на бабку.
Та кивнула. Алиса начала читать. В письме дед Иван просил прощения у некой Лены. Писал, как любил её и как всё испортил своей ревностью. Дата стояла — 1972 год. Бабка побледнела.
— Это… через полгода после нашей свадьбы, — прошептала она.
— Может, не надо копаться, — тихо сказала Алиса.
— Нет. Теперь я должна знать. Где это место, про которое он писал — “где я сломал её мечты”?
Поздно вечером бабка попросила внучку найти билеты в посёлок под Ярославлем.
— Просто найди. Я должна увидеть ту улицу.
Назавтра они поехали на электричке. Дорога долгая, и всю дорогу бабка говорила. О юности, о том, как встретила Ивана, как вышла за него по любви. И всё же где-то внутри всегда жила мысль, что он не до конца её.
Приехав, вызвали такси и поехали по адресу из письма. Домик — деревянный, ухоженный. Пока стояли у калитки, сзади раздался голос:
— Вам ко мне? Из соцзащиты?
Обернулись. Перед ними стояла бодрая старушка лет восьмидесяти с ясными глазами.
— Здравствуйте. Вы не знаете Елену Морозову? — спросила Галина Семёновна.
— Моя дочь, — улыбнулась старушка. — Только она давно в Питере.
— А Ивана Крюкова знали? Я его вдова…
Женщина пригласила их в дом. Представилась как тётя Валя. Рассказала, что когда-то Иван служил здесь. Лена, её дочь, работала в госпитале медсестрой. Они любили друг друга, жениться собирались, но кто-то нашептал, будто Лена ему изменяет. Иван поверил — и ушёл. Лена не смогла простить, но всё равно любила. Через два года собралась замуж. За месяц до свадьбы пришло письмо от Ивана. Но мать, тётя Валя, распечатала его, прочитала — и отослала обратно.
— Хотела, чтобы она новую жизнь начала. И знаешь, не жалею. Она счастлива. Всё у неё хорошо. И ты, Галя, жизнь прожила достойно. Значит, так и надо было.
Алиса с бабкой вышли молча. У Галины Семёновны на глазах блестели слёзы.
— А если бы она простила?.. — прошептала она уже в гостинице.
— Бабуль, история — не сослагательное наклонение, — мягко сказала Алиса. — Ты была его женой. Он любил тебя. И ты его.
Галина Семёновна кивнула, обняла внучку и впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему.
