Тамара Васильевна отложила клубок и прислушалась. В дверь кто-то возился с замком. Половина десятого, время позднее, соседи давно спят, а внучка Светлана приезжала только в субботу.
Щелчок замка, скрип двери. В прихожей – шаркающие шаги и приглушённое сопение.
— Кто там? — окликнула женщина, хватаясь за палку.
— Мать, это я, — ответил голос, от которого у неё ёкнуло сердце.
Два года. Ровно два года она не слышала этого голоса. Сын Владимир исчез после очередного загула, изредка присылая смски: «Жив-здоров, не беспокойся».
— Володя? — дрогнул её голос.
— Я, мам. Не бойся.
Она зажгла свет. На пороге стоял сын – заросший, в потрёпанной куртке, от него пахло дорогой и потом. Но главное – трезвый.
— Родной! — Обняла, не глядя на грязь. — Как же я ждала!
— Прости меня, — он прижал её к себе. — Накосячил, знаю.
Она осмотрела сына. Худой, глаза впалые, но взгляд ясный. Не пил.
— Иди, садись, — засуетилась Тамара Васильевна. — Сейчас ужин разогрею.
— Мам, погоди, — Владимир взял её за руку. — Я не один.
Из-за его спины выглянула девчушка лет шести. Вылитая кукла – русые кудряшки, глазёнки как у зайчонка, платьице застиранное, сандалии на босу ногу.
— Это кто? — ахнула бабушка.
— Познакомься. Наташа, — он положил руку на детское плечо. — Моя дочь.
— Дочь?! — Тамара Васильевна осела на табурет. — Откуда?
— Долгая история. Давай сначала накормим малышку, а?
Девочка жала в кулачок полу отцовской куртки, глазёнки метались по стенам, цепляясь за кружевные занавески, за старый буфет, за иконку в углу.
— Да, конечно, — опомнилась женщина. — Солнышко, кушать хочешь?
— Угу, — прошептала Наташа, не отпуская отца.
На кухне – запах гречневой каши. Девочка ела жадно, словно неделю голодала. Владимир сидел рядом, поправлял салфетку, пододвигал ближе стакан с компотом.
— Мама придёт? — вдруг спросила Наташа.
Отец замер. Тамара Васильевна уронила ложку.
— Наташенька… — начал Владимир.
— Она умерла, да? — в голосе ребёнка была неестественная для её лет усталость.
Ванна. Вода с пеной. Платье, снятое с Наташи, оказалось рваным в трёх местах. А под ним — синяки. Неуклюжие детские отмазки: «Упала», «Сама».
— Бабуля, — вдруг сказала девочка, когда её укутывали в махровое полотенце, — а ты меня не выгонишь?
— Да что ты, родная!
Ночь. Наташа спит, прижавшись к бабушкиной спине. Кухня. Сигаретный дым.
— Всё началось с Витьки, помнишь моего армейского друга? — Владимир чертит пальцем по столу. — Жил он в деревне под Воронежем. Я к нему. Работали в лесу, деньги хорошие. Пил, конечно.
Тень на его лице.
— Там, в соседнем доме, жила Наташина мать. Алёна. Одинокая. Работала в сельмаге. Познакомились. Потом… потом она заболела. Лейкоз. За три месяца её не стало.
— А девочка?
— Долго сомневался, моя ли. Но тест показал… Она моя, мам. По всем документам тоже.
Дача. Полдень. Наташа в новом ситцевом платье кружится перед зеркалом: «Бабушка, я как принцесса?» В кармане у Владимира — трудовой договор. Грузчик в «Пятёрочке». 32 тысячи, но с премией.
Вечер. Трое на диване. По телевизору идёт «Ну, погоди!». Наташа тихо смеётся, уткнувшись в отцовский бок. Впервые за долгое время она спокойна.
— Бабуль, а завтра будем пироги лепить? — шепчет она перед сном.
— Обязательно, зайка моя.
Тамара Васильевна смотрит в потолок. Жизнь повернулась странным образом. Сын вернулся, привёз с собой грехи и надежду. И маленькую девочку, которая теперь будет называть её бабушкой.
