Опоздавшее материнство: как весна напомнила о грехе, который не смыть
Алевтина никогда не мечтала о втором ребёнке. С Геннадием у них уже подрастал семилетний сорванец Витька, и мысль снова нырять в бессонные ночи, пелёнки и детские крики вызывала в ней оторопь. Тем более карьера наконец вышла на новый уровень — командировки, важные встречи, люди, с которыми было легко и… совсем не по-домашнему. Но беременность наступила. Неожиданно. Не вовремя, как это обычно бывает.
Геннадий, впрочем, сразу загорелся: «Только бы девочка родилась! — ухмылялся он. — Авось спокойнее будет». Алевтина кивала. А внутри — злость, тяжёлый комок страха. Но когда на свет появилась кроха — светловолосая, с глазами, как незабудки, и курносым носиком, — сердце Алевтины дрогнуло. Что-то ёкнуло. Но тут же, словно в насмешку, врачи огорошили: у малышки врождённый порок сердца. Тяжёлый. Лечение. Операции.
Этого не было в её планах. Совсем. Всё, чего она добивалась, могло разлететься в прах. Спортзал, корпоративы, поездки с подругами в Сочи, долгожданный карьерный взлёт — и теперь вот это? Нет. Не сейчас. Не с ней.
Геннадий выслушал — и махнул рукой. «Твоё дело», — бросил. И они молча приняли решение, о котором даже между собой вслух не говорили. Окружным они сказали, что девочка не выжила.
В доме малютки малышку с незабудковыми глазами приняла Татьяна Семёновна. Работала она там без малого тридцать лет. Казалось бы, за эти годы сердце должно было огрубеть. Но нет. Каждая брошенная кроха оставляла в дуще зазубрину. Особенно эта. Смотрела так, словно ждала, что вот-вот появится тот единственный, кто её заберёт.
Татьяна Семёновна стала проводить с девочкой всё свободное время. Та в ответ улыбалась, тянула ручонки, лепетала что-то невнятное, но такое родное. И сердце Татьяны не выдержало. Обсудили с мужем.
— Семён, я не могу оставить её.
— Лечить дорого. Потянем?
— Потянем. Она наша. Назовём Ладой.
Удочерили. Им было за пятьдесят, здоровье уже не то, денег — в обрез. Семён пахал на ферме с рассвета до темна. Татьяна моталась с Ладой по больницам, санаториям, реабилитациям. Спали урывками, ели что придётся. Но стоило Ладочке засмеяться — и у Семёна будто сил прибавлялось.
Лада росла отзывчивой, доброй, работящей. В пять лет уже таскала соседке-старушке вёдра с картошкой: «Бабка Нюра, я вам донесу!» — и шла, гордо подняв голову, будто несла не ведро, а царский скипетр.
Когда пришло время операции, вся деревня собирала деньги. Кто-то приносил молоко, кто-то — яйца, кто-то — последние рубли. Операция прошла удачно. Лада выкарабкалась. Более того — победила.
Выросла. Красавица. Умница. Училась на отлично, поступила в вуз, жила в общаге, на каникулах спешила домой, где её ждали любовь да парное молоко с горячими пирогами.
В тот апрельский день Лада шла по парку. Солнце грело, ветер шевелил молодую листву, земля дышала весной. Девушка мечтала о майских праздниках: вот приедет к родителям, поможет с огородом, вечером будет сидеть на крыльце с чашкой чая, слушая мамины байки.
И вдруг — удар по ногам. Прямо к её ботинкам приземлился плюшевый мишка. Лада подняла глаза — на лавочке сидела уставшая женщина и злой карапуз лет четырёх. Девушка подняла игрушку.
— Ты обронил мишку.
— Он мне не нужен! Он скоро сдохнет! — выпалил мальчишка, и в его голосе была злоба, переплетённая с детской беспомощностью.
— Не слушайте его, — устало сказала женщина. — У него порок сердца. Родители… отказались. Пришлось мне, бабушке, взять. Но мне тяжко.
Лада взглянула на неё. Женщина была ухоженной, дорого одетой. Но глаза… Пустые. Без огня. Будто в них навеки поселился ноябрь. Что-то в этом взгляде задело Ладу за живое.
И она заговорила. Рассказала, что сама была такой же. Что её настоящая мама спасла её. Что любовь побеждает. Что они справились — и эта женщина тоже сможет.
А та сидела, бледнея с каждым словом. Потому что перед ней стояла девушка с её носом. С её глазами. С теми самыми — незабудковыми. С глазами ребёнка, от которого она когда-то отказалась.
Это была она. Её дочь. Другого варианта не существовало.
— Не может быть… — прошептала женщина.
— Может, — твёрдо сказала Лада. — Главное — верить. Я верю. И вы верьте.
Лада двинулась дальше. Светлая. Улыбающаяся. Счастливая.
А Алевтина осталась сидеть. Как громом поражённая. В глазах стояли слёзы, в груди рвалось сердце. Она хотела вскочить, догнать, обнять, рыдать в плечо, вымаливать прощение. Но… имела ли она право?
Нет. Когда-то она выбрала страх. Удобство. А потом жизнь ударила в ответ. Геннадий ушёл к другой. Сын вырос чёрствым, а теперь она одна тянула внука, которого не хотели даже его родители. В одиночку. Без поддержки. Без любви.
И вот — весна. Воскресшая девочка. Чужая, но кровная. Счастливая. Спасённая — но не ею.
Алевтина не побежала за ней.
Потому что знала: любовь — не право. Это дар. Который она когда-то отвергла.
И теперь ей оставалось лишь смотреть вслед. Смотреть — и кусать губы до крови.
