Слушай, помнишь тот день, когда я пришёл домой раньше обычного? Обычный вечер: я выхожу из офиса в центре Москвы, где обычно в семь слышу, как на кухне шипит сковорода, а в воздухе пахнет борщом и твоим любимым ароматом духов. Но тогда начальник заболел, и меня отпустили уже в четыре. Я стоял в дверях своей квартиры, будто актёр, споткнувшийся о сцену.
Вставил ключ, замок громко щелкнул. На вешалке в прихожей висел чужой мужской пиджак дорогой, из мягкой овчины, точно тот, что я когдато хотел себе. Он висел там, где обычно мой пиджак.
Из гостиной донёсся твой лёгкий, бархатный смех тот самый, который я всегда считала своим личным сокровищем. Затем послышался мужской голос, глухой, но уверенный, как домашний.
Я не пошёл с места. Ноги будто вросли в паркет, который мы с Алёшей выбирали, споря, какой оттенок дуба красивее. В зеркале в прихожей я увидел бледное лицо, смятый костюм я был чужим в своей же квартире.
Я пошёл к звуку, не сняв ботинки что в нашем доме считается самым большим проступком. Каждый шаг отдавался в ушах. Дверь в гостиную была приоткрыта.
На диване сидели Алёша, в бирюзовом халате, который я подарила ему на прошлый день рождения, и какойто мужчина лет сорока, в замшевых мокасинах без носков, в безупречной рубашке с расстёгнутым воротником, держал бокал красного вина. На столе стояла хрустальная ваза семейная реликвия, в ней лежали фисташки, а скорлупки разбросаны по столешнице. Всё это выглядело как уютная, но совсем не романтическая измена.
Алёша посмотрел на меня, и вино в её бокале выплеснулось, оставив пятно на её халате. Она испуганно подняла глаза не ужас, а паническое недоумение, как у ребёнка, пойманного за шалость.
Незнакомец медленно поставил бокал, на лице лёгкая досада, будто его просто прервали в самый интересный момент.
Алёша начала она, но голос прервался.
Он не слушал. Его взгляд скользнул по мокасинам, к которым он мог бы пройти в гостиную, а потом к своим запылённым туфлям. Две пары обуви в одном пространстве два мира, что не должны были встречаться.
Пойду, сказал незнакомец, поднимаясь с такой же нелепой спокойностью. Он подошёл ко мне, посмотрел любопытно, как на экспонат в музее, кивнул и направился к прихожей.
Я стоял, слышал, как он застёгивает пиджак, слышал щёлкание замка. Дверь закрылась.
Мы остались вдвоём в гулкой тишине, нарушаемой лишь тиканием часов. Пахло вином, дорогим мужским парфюмом и предательством.
Алёша обняла себя, шептала чтото: «ты не понимаешь», «это не то, что ты думаешь», «мы просто разговаривали» всё это долетало до меня, как через плотное стекло, но ничего не значило.
Я подошёл к журнальному столику, взял бокал незнакомца, от него пахло чужим ароматом. Смотрел на пятно вина, на скорлупки, на недопитую бутылку. Не крикнул, не орал. Ощущал только одну всепоглощающую эмоцию отвращение. К дому, к дивану, к халату, к запаху, к себе самому.
Поставил бокал обратно, повернулся и пошёл в прихожую.
Куда ты? дрогнул голос Алёши, в нём прозвучал страх.
Я остановился у зеркала, посмотрел на отражение, которого уже не было.
Не хочу здесь находиться, сказал тихо, но отчётливо. Пока всё не проветрится.
Вышел из квартиры, спустился по лестнице, сел на скамейку перед подъездом. Достал телефон батарея разряжена. Смотрел на окна своей квартиры, на тот уютный свет, который так любил, и ждал, пока из этих окон не выветрится запах чужих духов, мокасин и той жизни, что была моей.
Не знал, что будет дальше, но понял, что пути назад в тот день, когда было четыре, уже нет. Сидел на холодной скамейке, время текло иначе, каждая секунда была как обжигающая ясность. В окне мелькнула тень ты подошла посмотреть на меня, я отвернулся.
Через полчасачас дверь подъезда открылась. Ты вышла без халата, в простых джинсах и кофте, в руках плед.
Возьми, согреешься, предложила ты.
Нет, ответил я, не глядя.
Его зовут Артём, тихо сказала ты, глядя на асфальт. Мы знакомы три месяца, он владелец кофейни рядом с моим фитнесцентром.
Я слушал, не поворачивая головы. Имя и род занятий лишь детали, а главное то, что мой мир рухнул не от громкого взрыва, а от тихого щелчка.
Я не оправдываюсь, дрогнул её голос. Но ты ты целый год просто исчезал. Приходил, ужинал, смотрел новости, засыпал. Ты перестал меня видеть. А он он видел.
Видел? впервые за вечер я обернулся к ней. Голос охрип от молчания. Он видел, как ты пьёшь вино из моих бокалов? Как бросаешь скорлупки фисташек на мой стол? Это он «видел»?
Она сжала губы, глаза наполнились слезами, но она их не пустила.
Я не прошу прощения, и не обещаю всё забыть. Просто не знала, как достучаться до тебя. Похоже, превратившись в монстра, я снова стала тем, кого ты заметил.
Я здесь, медленно начал я, и меня всё противит. Противит запах чужого парфюма, его мокасины. Но больше всего меня противит мысль, что ты могла так со мной поступить.
Я пожёстки плечами, спина затекла от холода.
Не пойду туда сегодня, сказал я. Не смогу зайти в квартиру, где всё напоминает о том дне вдыхать этот воздух.
Куда пойдёшь? спросила она, в голосе слышался настоящий страх потери.
В отель, где-нибудь переночую.
Она кивнула.
Хочешь, я я уйду к подруге? Оставлю тебя одного?
Я качнул головой.
Это не изменит того, что случилось внутри. Дом, Валя, его, возможно, надо продать.
Ты ахнула, будто ударом. Этот дом был нашей общей мечтой, нашей крепостью.
Я встал, движения были медленными, усталыми.
Завтра не будем говорить. Послезавтра тоже. Нам обоим нужно помолчать, каждый поотдельности. А потом посмотрим, останется ли чтото, о чём можно будет говорить.
Я повернулся и пошёл по улице, не оглядываясь. Не знал, вернусь ли. Знал лишь одно: жизнь до этого вечера закончилась, и теперь мне предстояло сделать шаг в полную неизвестность не как муж, а как человек, уставший и разбитый, но в боли снова ощущающий, что жив.
Гуляя, я оказался в первом попавшемся хостеле не из экономии, а из желания исчезнуть. Комната была как больничная палата: белые стены, узкая койка, пластиковый стул. Сел на край кровати, тишина ударила в уши, нет привычного скрипа паркета, нет шума холодильника, нет твоего дыхания за спиной. Только гул в голове и тяжесть в груди.
Достал телефон, поставил на зарядку, экран ожил вспышкой уведомлений коллеги, рабочие чаты, реклама. Обычный вечер обычного человека, будто ничего не случилось. Эта «нормальность» стала невыносимой.
Отправил началу короткое смс: «Заболел. Не выйду пару дней». Не соврал. Чувствовал себя отравленным.
Принял душ, вода почти кипела, но я не ощущал температуры. Стоял, опустив голову, позволяя струям смыть пыль дня. Поднял глаза и увидел в потрескавшемся зеркале отражение усталый, смятый, чужой. Тот ли я, которого видел Алёша сейчас? Тот ли я был весь этот месяц?
Лёг в постель, выключил свет. Темнота не утихомирила. Перед глазами крутятся кадры, как проклятые слайды: пиджак на вешалке, пятно вина на халате, мокасины без носков. И её слова: «Ты перестал меня видеть».
Я ворочался, искать удобное положение, но его не было. Всё было клокочущим беспорядком. В голове звучала мысль, от которой я сначала отмахивался, но она возвращалась снова и снова, как назойливая мошка: а что, если это я своей отстранённостью толкнул её в объятия того мужчины?
Алёша не спала. Ходила по квартире, как призрак, руки за спиной. Остановилась перед диваном, пятно вина на халате уже превратилось в коричневый след. Сломала халат и бросила в мусор. Подошла к столу, взяла бокал Артёма, долго смотрела, потом с силой разбила его о раковину. Хрусталь загудел, и стало чуть легче.
Собрала всё, что осталось от того другого: выбросила фисташки, недопитое вино, протёрла стол, собрала осколки. Но аромат его парфюма висел в воздухе, впитался в шторы, в обивку. Было и стыдно, и странное облегчение ложь превратилась в правду, боль стала ощутимой.
Села на пол, обхватила колени и заплакала тихо, без рыданий. Слезы текли сами, солёные и горькие. Она плакала не столько изза того, что причинила мне боль, сколько изза краха той иллюзии счастливого брака, которую мы строили годами.
Утром я проснулся разбитым. Заказал кофе в соседней кофейне, сел у окна, смотрел, как просыпается Москва. Телефон вибрировал сообщение от Алёши: «Не звони, просто напиши, если в порядке». Прочитал, в нём не было крика, только простая забота, которой я, кажется, давно не замечал.
Не ответил, как обещал молчать. Но впервые за сутки злость и отвращение отступили, уступив место чемуто смутному, не надежде, а любопытству.
А что, если за всем этим кошмаром, за всей болью, мы сможем увидеть друг друга заново? Не как враги, а как два уставших, одиноких человека, которые когдато любили друг друга и, возможно, заблудились.
Допил кофе, поставил чашку на стол. Впереди дни молчания, а потом разговор. И, может, стоит бояться не разговора, а того, что он ничего не поменяет.
P.S. Мы больше не верим в сказки. Любовь наша не идеальна, она изранена, но в тот момент, когда всё рухнуло, в осколках мы увидели шанс собрать себя заново, не теми, кто были, а теми, кем можем стать. Потому что самая крепкая любовь не та, что не знает падений, а та, что умеет подняться из пепла.
