Я вытащила его из того мира, а он нашёл другую. Но мой прощальный подарок разрушил их планы.
— Я ухожу от тебя, Наташа.
Эти слова, сказанные ровным, чужим голосом, разорвали уютную тишину вечера, как нож.
Вилка выпала из ослабевших пальцев Натальи и звонко ударилась о тарелку. Праздничный стол, который она готовила два часа, свечи… всё это вмиг превратилось в злую, абсурдную декорацию.
— Что?.. Как это — уходишь? Дмитрий, что ты говоришь? — её голос дрогнул. — Мы же… всё пережили… я… И сегодня же годовщина нашей свадьбы…
Она хотела, чтобы этот вечер стал особенным — 10 лет со дня свадьбы. Только для них двоих. Вечер, который должен был стать символом того, что всё плохое позади.
После аварии её муж Дмитрий изменился — стал тихим, задумчивым. Наталья списывала это на медленное выздоровление. Она верила, что её любовь и забота растопят этот лёд.
Но сейчас он не смотрел на неё. Он смотрел на свою мать, которая только что без приглашения ворвалась в их дом.
Алевтина Петровна, свекровь, сияла. Одетáя, будто на праздник, с яркой помадой на тонких губах, она подошла и покровительски положила руку на плечо сына. Она пришла не в гости. Она пришла на казнь.
— Вот именно, годовщина! — её голос капал ядом. — Пора прекратить этот фарс! Я всегда знала, что моему сыну нужна другая женщина, равная ему, а не сиделка-прислуга!
Сердце Натальи пропустило удар. «Сиделка-прислуга»… Это она?
— И я её нашла! — торжественно объявила Алевтина Петровна, не глядя на застывшую невестку. — Дочь моей лучшей подруги, Иринка! Умница, красавица, у неё своя квартира в центре! Она не будет тебе, сынок, напоминать о «перетёртых» супчиках!
Оказывается, всё уже было решено. Пока она боролась за его жизнь, они втихомолку устраивали смотрины. Подбирали ей замену. Как изношенной вещи.
Дмитрий кивал, соглашаясь с каждым словом матери. В его глазах не было ни вины, ни сожаления. Только холодная, усталая отстранённость.
— Пойми, Наташа. Когда я лежал там, в больнице, беспомощный… ты была нужна. А теперь я снова на ногах. И мне нужна женщина, которая вдохновляет на подвиги, а не напоминает о моей слабости.
Это был конец. Полный. Безоговорочный. Приговор, вынесенный двумя близкими людьми и приведённый в исполнение в день годовщины её свадьбы.
Перед глазами Натальи промелькнул последний, самый тяжёлый год её жизни. Не жизни — выживания.
Она помнила тот звонок. Тот равнодушный, канцелярский голос в трубке, который стал началом её личного ада: «Ваш муж попал в аварию, он в реанимации».
А потом — больница. Бесконечные белые коридоры с запахом хлорки и безнадёжности. И первый разговор с седым, измождённым хирургом, который снял маску и потёр переносицу.
— Состояние стабильно тяжёлое, — сказал он, глядя не на неё, а куда-то мимо.
— Мы сделали всё, что могли. Дальше… прогнозы — дело неблагодарное. Всё зависит от ухода. И от его желания жить.
«От ухода». Эта фраза стала её приговором и одновременно миссией.
Цифры на банковском счёте таяли, как снег в марте. Она сидела в кабинете заведующего, который вежливо, но твёрдо объяснял, что бесплатные процедуры закончились, а для настоящей реабилитации нужны деньги. Большие деньги.
В тот же день она пошла в ломбард. Сняла с ушей золотые серёжки — последний подарок покойной мамы. Муж за потрёпанной стойкой взвесил их на ладони.
— Девушка, вы уверены? Это же память, — сказал он без особого сочувствия.
— Память ему ноги не поставит, — отрезала она, забирая смятые купюры.
Потом пошла цепочка, браслет, а затем и тоненькое колечко, которое пришлось снимать чуть ли не с кожей.
Когда продавать уже было нечего, она устроилась на вторую работу. Днём — продавцом в душной лавке, ночью — санитаркой в медцентре. Она спала по три-четыре часа в сутки, научилась дремать в автобусе.
Алевтина Петровна приезжала раз в неделю. Не чтобы помочь — чтобы контролировать.
— Почему у него лицо такое бледное? Ты его совсем не кормишь! — шипела она, пока Наталья мыла пол в палате.
— Врач сказал, пока только бульоны, — тихо отвечала Наталья.
— Врач! Да что этот врач понимает! Ты своим кислым видом его доконаешь! Мужчине нужен тонус, а не твои вздохи!
И ни копейки помощи. Ни разу.
Потом появился реабилитолог. Молодой, крепкий парень по имени Иван.
— Наталья, это марафон, а не спринт, — говорил он, показывая упражнения. — Каждый день. Через «не могу», через «болит». Главное — не давайте ему себя жалеть. Жалость сейчас — это яд.
И она не давала. Тянула его на себе в ванную. Делала ему массаж, разминала онемевшие мышцы, пока пальцы у неё самой не немели. Заставляла его делать упражнения, даже когда он стонал и ругался. Читала ему вслух, чтобы не сошёл с ума от тишины, отвлекала от боли.
Её силы таяли, а его — медленно, капля за каплей — возвращались. Она похудела, под глазами легли тёмные круги. А он набирал вес, на щеках появился румянец.
Она буквально вдохнула в него свою собственную жизнь.
И вот теперь он сидел перед ней. Сильный. Здоровый. Наполненный её силами — и смотрел на неё, как на пустое место.
Наталья медленно оглядела их довольные лица. Улыбка свекрови — хищная, торжествующая, она уже мысленно примеряла роль матери «успешного» сына. Выражение лица Дмитрия было самодовольно-спокойным — с него, как ему казалось, сняли груз обязанности благодарности.
Они ждали слёз. Истерики. Обвинений.
Но слёз не было. Внутри уже всё выгорело дотла, а вместо этого появилась ледяная пустота. И в той пустоте рождался не гнев — рождался расчёт.
Наталья не просто встала. Она расправила плечи, выпрямилась — и это движение вдруг заставило её почувствовать себя выше их обоих.
— Что ж, если так… — её голос пр
