Внучка тает, словно свеча на ветру. Она начинает ненавидеть и мать, и младшую сестру. Боюсь, придётся забрать девочку к себе, иначе сердце не выдержит, и всё кончится бедой.
Всю жизнь я верила: мать обязана любить детей равно, без сравнений, без “любимчиков”. Детство — не битва за ласку. Когда слышала о семьях, где одних хвалят, а других бранят, думала: “Нашу семью это минует”. Теперь же сама живу в этой истории. И больнее всего — видеть, как твоя дочь калечит душу твоей же внучки.
Лариса всегда была горделивой, с высокими запросами. Простых парней не признавала — лишь тех, кто “состоятелен”, “с положением”. Выйти замуж ей удалось за Дмитрия — бывшего спортсмена, открывшего в Твери свой спортзал. Мы с мужем подарили им на свадьбу двушку в центре, помогли устроиться на тёплое местечко через знакомых. Всё складывалось как по писаному: достаток, забота, будущее без тревог.
Через год Лариса ждала ребёнка, и радости не было конца. Беременность прошла легко, родилась здоровая девочка — Лизонька, в честь моей матери. Лариса справлялась прекрасно: сама кормила, убаюкивала, гуляла. Лиза росла тихой, послушной, почти не капризничала — даже когда резались зубки. Казалось, Лариса — сама нежность. Гордились ею все.
Но через шесть лет всё перевернулось.
Лариса снова ждала ребёнка. С первых же месяцев — сплошные трудности: давление, сахар, мигрени, токсикоз. Полгода из девяти пролежала в больнице. Роды были тяжёлыми, кесарево. Оправлялась долго. На свет появилась Светка — крепкая, здоровая, как и старшая. Да вот только Ларису будто подменили.
Первые месяцы мы с бабушкой Дмитрия, Анной Степановной, помогали как могли. Я чаще брала Лизу к себе, чтобы Лариса могла заняться младенцем. Анна Степановна оставалась с нею дома. Старались не лезть — думали, помогаем. Но однажды услышала, как Лариса резко крикнула на Лизу:
— Исчезни с глаз долой! Надоела!
Сперва решила: нервы, усталость. Но день ото дня становилось хуже. Лариса перестала видеть в Лизе дочь. Только обузу. Раздражало всё — причёска, взгляд, вопрос. “Отстань”, “Не мешай”, “Не до тебя” — слышала девочка ежедневно. Порой и такое:
— Если б не ты, мне было бы легче.
А однажды, тихо, но чётко:
— Лучше бы тебя не было…
Лизе всего семь. В этом возрасте душа — как росток, хрупкий и нежный. Скоро в школу, а вместо поддержки — жизнь в доме, где любима лишь одна — младшенькая. Круглолицая, смешливая Светка. А Лиза… Лиза больше не смеётся.
Перестала играть. Перестала рисовать. Сидит у окна или жмётся в угол с книжкой. Но страшнее всего её слова, от которых кровь стынет:
— Бабуля, зачем родилась Светка? Без неё было бы лучше. Если б её не было, мама бы меня любила…
Пыталась говорить с Ларисой. Раз, другой, третий. Сначала мягко, потом жёстче. Объясняла: так нельзя. Что нельзя делить детей на “любимых” и “нелюбимых”. Что старшей тоже нужно тепло. Она отмахивалась:
— Лиза уже большая, ей семь лет. У неё всё есть. Небось, целоваться с ней надо? Младшей внимания больше — так надо.
Неправда! Ей нужно не меньше, а может, и больше — ведь она чувствует, что стала “лишней”. Дмитрий пробовал вступиться. Он любит обеих, но в Ларисе будто что-то переломилось. Не слышит. Говорит, что все против неё. Что “Лиза манипулирует”, что “её все жалеют”.
А девочка чахнет. Гаснет. И всё чаще шепчет одно:
— Бабуля, можно я останусь у тебя?
И знаете, я почти решилась. Потому что ждать больше нельзя. Потому что не в силах смотреть, как родная мать губит ребёнка равнодушием. Если Лариса не опомнится — заберу Лизу. Пусть даже через суд. Потому что детство с такой болью — рана, что не заживёт. А я хочу, чтобы у моей внучки осталась в памяти не только горечь нелюбви. Хочу, чтобы знала: её любили. По-настоящему. Бабушкиной любовью.
