Снова осень…
— Ну всё, дед, поеду! Как же у вас хорошо, будто в детство вернулся! Банька — просто сказка! Будто заново родился! Может, на следующей неделе ещё загляну!
— Лучше не приезжай, Ваня… — бабка вытерла ладони о фартук и тихо вздохнула.
— Бабуля, ты о чём? — Иван остолбенел. Ведь он точно знал: для них он всегда был родным, любимым. До десяти лет жил с ними, называл мамкой и батей.
— Не надо больше, — отрезал дед, тяжело глядя из-под кустистых бровей. — Теперь ясно, отчего жена от тебя сбежала. И как ты, скажи на милость, таким вырос…
Махнул рукой, развернулся и, ковыляя на больную ногу, побрёл к сараю.
— Де-е-ед! — Бабка выскочила на крыльцо босиком, не заметив холодного сентябрьского ветра и моросящего дождя. Берёзовые листья хлестали по лицу, а небо затягивали свинцовые тучи.
— Де-е-ед, Ваня звонил! Едет! Какая радость! — закричала она, прижимая руки к груди.
Старик выпрямился, скрипнул спиной, вытер пот с лица рукавом потрёпанной телогрейки.
— Ты чего босая? Заболеешь! — сердито нахмурился. — Иди в дом, сейчас зайду.
— Я просто… не сдержалась…
— Иди!
Старуха всхлипнула и побрела в избу. А внутри всё кипело. Ваня — их Ванюшка, свет в окошке. С пелёнок растили, первые шаги, первое слово — «ба»… А потом объявилась дочь. Забрала. Как только «на ноги встала». Через десять лет. Словно в долг брала — и срок вернулся. Дед тогда бушевал, дочь гнал, стыдил — всё зря. Уехали. Ваня плакал, сначала звонил часто, потом реже… и вовсе перестал.
С тех пор в доме — тишина. Душа опустела. А когда женился — даже не сказал. От чужих узнали. Больно. Обидно. И вот — позвонил, едет. В сердце затеплилась надежда.
Три дня бабка вертелась, как перед Рождеством. Полы вымыла до блеска, пирогов напекла. Не спала — гадала: каким стал, красавец, наверное…
К вечеру во двор въехал чёрный, лакированный «БМВ». Стекла — как ночь. Мурашки по спине. Из машины вышел Ваня — крепкий, стриженный под ноль, в дорогой куртке. Улыбнулся. Поздоровался.
— Дед, бабуля! Есть что поесть? С голоду умираю!
— Есть, внучек, конечно. Заходи…
Подарков никто и не ждал — не до того теперь. Но хоть бы по-людски… Хоть слово…
Наелся, ноги на стол закинул, сигарету закурил и начал вещать про свою «крутую жизнь». Дед скривился, губы задрожали, встал и пошёл к дровянику.
А тот не умолкал. Про жену рассказывал — дочку какого-то чистоТёплый свет в окне погас, и старики остались одни в тишине осенней ночи.
