Запах свежесваренного кофе и горячих пышек витал на кухне, словно уютное заклинание. Десять лет с Дмитрием. Десять лет тихого счастья. Татьяна радовалась новому утру — солнечным зайчикам на столе, сонному сопению дочери Катюши в спальне. Мир и покой.
Резкий звонок в дверь нарушил идиллию. На пороге стоял Сергей, сын Дмитрия от первого брака. Глаза его горели непривычным возбуждением.
— Пап! — выдохнул он, переступив порог. — Она вернулась! Мама! Вчера! Снимает квартиру в центре… Говорит, что соскучилась!
Имя «Лариса» повисло в воздухе, тяжелое и незваное, как стук в дверь среди ночи. Та самая. Которая пятнадцать назад растворилась в «счастливом будущем» с французом, бросив шестилетнего Сергея на руки растерянного отца и пожилых бабушки с дедушкой. «Навсегда!» — значилось в том прощальном письме. А теперь она вернулась. Без денег, но не без надежд, подумала Татьяна, сжимая кружку.
Встреча в пафосном ресторане была спектаклем. Лариса ворвалась розовым облаком шелка и тяжёлых, приторных духов.
Она рассыпала жемчужины страданий: «Ужасный брак!», «Он оказался чудовищем!», «Я так тосковала по сынулечке!»
Её руки, унизанные кольцами, то и дело тянулись к Дмитрию. «Димочка, помнишь, как мы…?» Он отстранился едва заметно, лицо — вежливая маска, но Татьяна уловила, как напряглись его плечи. Сергей же смотрел на мать, словно заворожённый, ловя каждое слово, каждую слезинку на её накрашенных ресницах.
Первая атака случилась ночью. Телефонный звонок разорвал тишину. Лариса рыдала, заглушаемая шумом воды:
— Димочка! Помоги! Кран сломался! Вода льется! Я одна… Не знаю, что делать!
Дмитрий молча встал, оделся. Татьяна лежала, глядя в темноту, слушая его шаги. Он вернулся через два часа, пахнущий холодом и сыростью.
— Починил? — тихо спросила она.
— Прокладка. Ерунда. — Он сбросил куртку, сел на край кровати. — Она… в одном полотенце встретила. Говорит, всё залило. — В его голосе не было ни волнения, ни смущения. Только усталое раздражение. — Старый трюк.
Потом была «темнота». Звонок днём, голос Ларисы, тонкий и испуганный:
— Дима, в подъезде… свет мигает! Как в фильме ужасов! Я боюсь выйти! Серёжа на парах… Хлеба купить не могу!
Он поехал. Купил хлеб. Лампа действительно мигала. Вкрутил новую. Дверь её квартиры распахнулась. Она стояла в полупрозрачном пеньюаре, томно опершись о косяк.
— Мой герой! — прошептала она сладким голосом. — Зайдёшь? Кофе сварим… Поболтаем… Как раньше?
Дмитрий покачал головой:
— Поздно. Таня ждёт. И без кофеина мне хватает бодрости.
Он ушёл, оставив её в дверях. Её лицо на миг исказила злая гримаса, но тут же сменилась привычной маской беспомощности.
Кульминацией стал звонок Сергея, срывающийся от паники:
— Пап! Срочно! Маме плохо! Упала… Темнеет в глазах! Дышит тяжело!
Дмитрий вскочил, но в его движениях не было прежней тревоги. Он приехал. Лариса лежала на диване в позе рафаэлевской Мадонны, одна рука драматично прикрывала лоб, другая — небрежно откидывала край шёлкового халата.
— Димочка… — прошептала она. — Я так испугалась… Одна…
Он не подошёл. Взглянул на пустую бутылку на полу. Вызвал скорую. Пока ждали, спросил у Сергея спокойно, как о погоде:
— Что ела? Питалась нормально?
— Мама сказала, что это от стресса… — смущённо пробормотал сын.
Врачи констатировали лёгкое отравление. Когда Дмитрий уходил, Лариса ухватилась за его рукав:
— Не бросай меня… Мне так страшно…
Он освободил руку.
В его глазах, когда он встретился с Татьяной дома, она прочла не сострадание, а усталое презрение к этому дешёвому водевилю. «Знакомая пьеса, — сказал он позже, сидя на кухне. — Только декорации новые. Она всегда играла в беспомощность, когда ей что-то было нужно. Помнишь, я рассказывал, как перед отъездом к тому французу она вдруг «заболела»? А потом — бац, письмо. Я был костылём. Сломался костыль — нашла новый. Но я больше не костыль, Таня. Не для неё.»
Не добившись своего, Лариса переключилась на Сергея.
Её жалобы стали громче, слезы — обильнее, особенно когда сын был рядом. «Твой отец бросил меня!», «Она его настроила против нас!», «Мы же родные! Она здесь чужая!» Слова, как ядовитые иглы, впивались в сознание юноши. Сергей начал огрызаться на Татьяну, его визиты домой стали редкими и напряжёнными. Однажды он хлопнул дверью, услышав от отца отказ помочь Ларисе с «срочным» переводом документов.
— Почему ты такой жестокий?! — крикнул Сергей. — Ей плохо! Она одна!
Дмитрий встал. Он казался выше и твёрже обычного. Его спокойствие было страшнее крика.
— Сергей. Я помогаю твоей матери, когда помощь реально нужна. Я не обязан быть её мужем, психологом или слугой. У меня есть семья. Здесь. Ты. Таня. Катя. И Татьяна здесь не «чужая». Она моя жена. Я её люблю и уважаю. И требую того же от тебя. Что до слёз… — он посмотрел сыну в глаза, — ей плохо, потому что мир не крутится вокруг её хотелок. Она сделала выбор пятнадцать лет назад. Теперь пусть живёт с ним. Я не вернусь к ней. Никогда. Заруби себе на носу.
Финальный акт разыгрался на дне рождения Дмитрия. Лариса явилась без приглашения, как призрак прошлого, в платье, слишком молодом и слишком открытом. В руках — дорогая коробка. Часы. Те самые, о которых он когда-то мечтал. Она ловила его взгляд, шептала что-то Сергею. Дмитрий видел, как Татьяна сжала бДмитрий твёрдо взял Татьяну за руку, и в его взгляде она прочла всё, что нужно — их дом, их семья, их жизнь были крепки, как никогда, а прошлое осталось там, где ему и место — за дверью.
