— Я уезжаю, папа, — голос Даши дрожал, но взгляд был твёрдым. Она стояла на пороге их хрущёвки, сжимая телефон, словно это последняя ниточка. На её кожанке поблёскивала значок с надписью «Мечта». — К тёте Кате. В Москву. Там хоть что-то происходит.
Алексей застыл с кружкой остывшего чая. Его девочка, его Дашенька, смотрела на него, будто на чужого. За окном гудел вечерний город — сигналы машин, крики ребятни во дворе, — но внутри у него стояла мёртвая тишина, как перед грозой.
— Уезжаешь? — переспросил он, стараясь не выдавать дрожь в голосе. Пальцы сжали кружку так, что побелели костяшки. — И что, там легче будет? Без меня?
— А что тут? — Даша резко отбросила чёлку. — Ты всё в прошлом застрял. С мамой. С этим своим автобусом. Мне шестнадцать, а я как в клетке!
Она развернулась и громко хлопнула дверью. Алексей поставил кружку, чувствуя, как сжимается сердце. Он знал: дочь права — он цеплялся за прошлое, словно утопающий за соломинку. Но отпустить её? Это было не по силам.
***
Утро в их панельке на окраине пахло жареным хлебом, дешёвым кофе и машинным маслом, въевшимся в его спецовку. Он встал в шесть, как всегда, чтобы успеть на первый рейс. Его старенький «Икарус», выцветший до блёкло-голубого, ждал в депо. Работа водителем была рутиной, но давала хлеб — как часы, что не останавливались с тех пор, как пять лет назад умерла Таня, его жена.
— Даш, подъём! Опоздаешь! — крикнул он, переворачивая яичницу на скрипучей плите. Радио ворчало под какую-то попсу. В ответ — тишина. В последнее время дочь будто жила в наушниках, отгораживаясь от него экраном телефона.
— Пап, я сама, — буркнула она, появившись на пороге. Школьная юбка мятая, кроссовки развязаны, сумка болталась на плече. — Опять до утра с этим автобусом возился?
— Движок стучал, — Алексей протянул ей тарелку. — Ешь. А то до обеда свалишься.
— Не хочу, — она закатила глаза, но откусила кусок бутерброда. В ней было столько от Тани — те же тёмные глаза, тот же упрямый подбородок, даже привычка морщиться, когда злится. Иногда он смотрел на дочь и видел жену, смеющуюся в их первой квартирке, где они только начинали. Но Таню забрала болезнь, оставив его с одиннадцатилетней Дашей и пустотой, которую он так и не заполнил.
— Пап, я сегодня поздно, — бросила Даша, уже надевая куртку. — В школе проект, потом с Катькой гулять.
— Звони, — он вытер руки о передник. — И не задерживайся.
— Да знаю я, — она фыркнула и выскочила, оставив за собой шлейф дешёвых духов.
Алексей допил кофе и пошёл в депо. Его автобус, прозванный «Дедушкой», был для него больше, чем работа. Это был его мир — запах солярки, скрип сидений, знакомые лица пассажиров, кивавших ему по утрам. Но Даша ненавидела эту машину. «Пап, он как ты — старый и занудный», — бросила она однажды, и это ранило глубже, чем он ожидал.
***
Алексей не сразу понял, как всё началось. Ему было двадцать два, когда он впервые увидел Таню — она стояла на остановке в лёгком платьице, с растрёпанной косой, и ругалась с кондуктором, не принявшим мелочь. Он, тогда стажёр, открыл дверь и ухмыльнулся:
— Давай без билета. Только не ори на весь район.
— Я не ору, — фыркнула Таня, но губы дрогнули. — Ты всегда такой галантный?
— Только с красивыми, — он подмигнул, и она рассмеялась, запрокинув голову.
Так началось. Таня учила детей музыке, играла на гитаре и пела — от «Кино» до Цоя. Мечтала о море, о доме с садом, где Дашка будет бегать босиком. Он обещал ей всё, но жизнь распорядилась иначе. Даша родилась, когда им было чуть за тридцать, и Таня светилась, напевая колыбельные. Потом пришли врачи, диагноз, больничные стены. Он держал её руку до конца, но этого не хватило.
— Береги Дашку, — прошептала Таня в палате, где пахло лекарствами. За окном моросил дождь. — И себя, Лёш. Живи.
— Обещаю, — выдохнул он, но слёзы душили.
После похорон он ушёл в работу. «Дедушка» стал его убежищем — здесь можно было не думать, просто крутить баранку и слушать радио. Даша росла, но между ними выросла стена. Она винила его за молчание, за то, что он не отпускает мать. А он не знал, как сказать, что боится потерять и её.
***
Тем вечером Алексей вернулся раньше — с пакетом продуктов: картошка, молоко, любимые Дашины сырки. Дверь в её комнату была приоткрыта. Он хотел позвать её к ужину, но замер, услышав её голос:
— Да, тётя Кать, я серьёзно, — говорила Даша, и каждое слово било по сердцу. — Я хочу в Москву. Папа… он как будто не живёт. Вечно в этом автобусе, с мамой в голове. Я тут задыхаюсь! Он даже не видит, что я есть!
Алексей отступил, будто получив удар. Она хочет уехать? Бросить его? Он сел на кухне, уставившись в пустую кружку. Воспоминания нахлынули: они с Дашкой, ещё малышкой, ездили на озеро. Таня пела, Даша хохотала, а он думал, что счастья больше не бывает. Когда всё стало таким чужим?
Наутро он решился. Даша была важнее страхов, боли, даже «Дедушки». Он позвонил другу-механику Вите, пока чистил картошку:
— Вить, поможешь подлатать автобус? — спросил он, глядя в окно. — Хочу Дашку свозить… как раньше.
— Ого, романтика? — засмеялся Витя. — Ладно, за пару дней сделаем. Ты уверен? Она же твой «Дедуля» ненавидит.
— Уверен, — Алексей сжал трубку. — Это мой последний рейс.
***
Он потратил неделю, чтобы привести автобус в порядок: починил двигатель, вымыл сиденья,Они вернулись домой поздно, и пока Алексей осторожно нёс спящую Дашу в квартиру, он вдруг понял, что неважно, уедет ли она в Москву — главное, что теперь она знает: куда бы ни забросила её жизнь, он всегда будет её беречь, как обещал Тане.
