Время для себя
У Наташи будильник прозвенел в шесть тридцать, хотя могла бы спать подольше. Она ставила его не из нужды, а из страха не успеть разогнаться. Пока дом ещё спал, ей успевала закинуть стирку, собрать мужу контейнер с гречкой и курицей, проверить, что у сына подписана тетрадка по английскому, и пролистать почту с пометкой «срочно». В ванной зеркало запотевало от горячего пара, и Наташа видела себя кусочками: лоб, ресницы, линия рта, ставшая за последние месяцы жёсткой.
Она работала менеджером проектов в крупной компании в центре Москвы, где всё измерялось сроками и рисками. В чате каждую минуту всплывали вопросы, и её рука сама тянулась отвечать, даже когда она стояла у плиты. Наташа знала: если не ответит сейчас, ктото решит, что она «выпала», и потом придётся доказывать, что она на месте. А она всё время была «на месте».
Сын, десяти лет, просыпался тяжело и раздражённо. Муж, Сергей, уезжал на стройку раньше, подбрасывая сына в школьный автобус, если Наташа задерживалась. Сергей не был плохим, он просто жил в режиме «надо», как и она, и вечером, упав на диван, выглядел, будто его усталость закон природы. Наташа ловила себя на том, что завидует этой прямоте: «устал значит, лежишь». Её собственная усталость всегда требовала объяснений.
В тот понедельник Наташа вспомнила, что ей сорок один, когда в календаре всплыло уведомление о дне рождения. Она сама его когдато поставила, чтобы не забыть, а всё равно пропустила. Наташа посмотрела на дату, на список дел и закрыла напоминание. В метро, прижавшись к поручню, она думала о том, что надо согласовать смету, забрать заказ из пункта выдачи, позвонить маме она обидится, если молчать. Поздравления от коллег пришли короткими эмодзи, а Наташа отвечала «спасибо» на автомате.
В другом уголке города, в школе на Пушкинской улице, у Татьяны Сергеевны первый урок начинался в восеме́надцать пятнадцать. Ей было сорок восемь, и она преподавала литературу, хотя в последние годы чувствовала себя больше диспетчером. Дети шумели, родители писали в мессенджеры, завуч присылала таблицы, которые надо было заполнить «к вечеру». Татьяна Сергеевна таскала тетради в сумке, проверяла сочинения в автобусе и на кухне, пока в кастрюле варилась картошка.
Её дочь, студентка, жила отдельно, но звонила почти каждый день, и разговоры часто заканчивались просьбами: перевести деньги, посмотреть расписание электричек, помочь с документами. Татьяна Сергеевна не умела говорить «не сейчас». Ей казалось, что если откажет, то будет плохой матерью, плохой учительницей, плохим человеком. Она держала в голове чужие ожидания как неизменный список правил.
В учительской на столе лежали печенья «к чаю». Татьяна Сергеевна взяла первое, потом второе и ощутила, как поднимается раздражение. Не на печенье, а на себя. Она слышала, как коллеги обсуждают, кто куда ездил в выходные, кто «успел на массаж», и ловила в этом слове «успел» скрытый упрёк. Она тоже могла бы «успеть», если бы была собраннее, если бы не расплывалась по чужим просьбам.
В поликлинике, где работала Светлана, к девяти утра уже стояла очередь. Светлане было пятьдесят два, она была терапевтом, а кабинет пах антисептиком и бумагой старых карт. Пациенты приходили с разными жалобами: кашель, давление, справки для работы. Светлана слушала, назначала, объясняла, а между приёмами успевала отвечать медсестре и проверять, не зависла ли система.
Своё собственное давление она измеряла редко. Не потому, что не знала, чем это грозит, а потому что не хотела видеть цифры. Когда весь день полон чужих цифр, свои кажутся лишней проблемой. Дома её ждал пожилой отец после инсульта, с которым она жила уже третий год. Он мог сам дойти до кухни, но путался в лекарствах, и Светлана раскладывала таблетки по коробочкам на неделю вперёд, будто так упорядочит всё остальное.
Четвёртая женщина, Ася, была самозанятой. Ей было тридцать семь, она делала маникюр на дому. Квартирастудия в новостройке, кредит, два окна на шумную улицу. Ася работала с утра до вечера, потому что каждый отменённый клиент означал дырку в бюджете. Она выкладывала в соцсети фотографии аккуратных ногтей, подписывала «свободные окна», отвечала на сообщения в два ночи.
Её парень, Дима, жил с ней, но как гость. Он иногда помогал: мог забрать посылку или вынести мусор, но в целом считал, что Ася «сама себе хозяйка», значит, сама и справится. Ася не спорила. Боялась, что спор превратится в скандал, а скандал в расставание, а расставание в ещё одну проблему в списке. Ей и так было довольно.
Общее между ними было не в возрасте и не в профессии. Оно было в том, как они держали на себе жизнь, будто она могла развалиться, если отпустить хоть одну нитку. И в том, что вокруг постоянно звучали противоречивые голоса.
Наташа слышала их в офисе, когда коллеги обсуждали продуктивность и «правильный баланс». В соцсетях ей попадались ролики, где женщины улыбаются на пробежке, пьют зелёные смузи и говорят о любви к себе. Наташа смотрела на это с усталой злостью. Улыбка казалась ей ещё одной обязанностью.
Татьяна Сергеевна слышала эти голоса в родительском чате, где мамы спорили о кружках и репетиторах, и в разговорах с соседками, которые одновременно осуждали «карьеристок» и смеялись над «домохозяйками». Светлана слышала их в очереди, где пациенты требовали внимания и жаловались, что врачи «ничего не делают». Ася слышала их в комментариях: «Как вы всё успеваете?» и сразу «Ну вы же дома сидите».
Первый тревожный звонок у Наташи случился в метро в среду. Она держала телефон, читала сообщение от начальника: «Нужно сегодня закрыть, иначе сорвёмся». В тот момент поезд резко затормозил, и Наташа почувствовала, как в груди сжалось, будто ктото схватил сердце. Воздуха стало меньше. Она попыталась вдохнуть глубже, но вдох вышел коротким и колючим.
Наташа подумала, что сейчас упадёт. Ей было стыдно, будто падение это слабость. Она вышла на следующей станции, села на лавку и прижала ладонь к груди. В ушах шумело. Люди проходили мимо, ктото говорил по телефону, ктото ел булочку. Наташа смотрела на колени и считала вдохи.
Она достала из сумки бутылку воды, сделала глоток и ощутила, как чутьчуть отпускает. Не сразу, не красиво, а медленно, будто тело спорило с ней. Через десять минут смогла встать, вызвать такси до офиса. В машине написала начальнику: «Буду через час, плохо себя чувствую». Пальцы дрожали, и ей казалось, что это видно на экране.
Начальник ответил: «Ок. Держись». Наташа прочитала и почувствовала странную пустоту. «Держись» было привычным словом, но теперь звучало как приказ.
У Татьяны Сергеевны тревожный звонок пришёл в виде срыва. В пятницу вечером она проверяла тетради, на кухне остывал суп, а дочь по телефону говорила, что срочно нужны деньги на «какойто взнос». Татьяна Сергеевна пыталась понять, о чём речь, и одновременно думала о субботнике в школе.
Тут в мессенджере пришло сообщение от родителя: «Почему у моего сына тройка? Вы обязаны объяснить». Татьяна Сергеевна почувствовала, как внутри поднимается горячая волна. Она резко сказала дочери: «Подожди, я не могу сейчас», и та обиделась. Потом Татьяна Сергеевна открыла сообщение родителя и написала ответ слишком резкий, почти грубый. Отправила и сразу пожалела.
Она сидела, глядя на экран, и ощущала, как стыд прилип к горлу. Хочется отмотать назад, стереть, сделать иначе. Но сообщение уже ушло. Татьяна Сергеевна выключила телефон, пошла в ванную, закрыла дверь и просто стояла у раковины. В зеркале увидела красные пятна на шее.
У Светланы тревожный звонок был медицинским, но тоже неожиданным. В понедельник после приёма у неё сильная головная боль и тошнота. Медсестра сказала: «Светлана Николаевна, вы бледная». Светлана отмахнулась, но через час поняла, что отмахнуться нельзя.
Она зашла в процедурный кабинет, попросила измерить давление. Цифры на тонометре были слишком высокими. Светлана смотрела на них и думала не о себе, а о том, что завтра у неё полный день, что отца некому будет кормить, что пациенты будут ругаться, если отменить приём. Затем услышала собственный голос, сухой и профессиональный: «Мне нужен больничный». Сказать это было сложнее, чем поставить диагноз пациенту.
Ася почувствовала кризис в виде онемения пальцев. Это случилось вечером, когда она делала покрытие клиентке и вдруг не чувствовала кончик большого пальца. Она улыбнулась клиентке, сказала: «Сейчас секунду», и пошла в ванную, включила холодную воду, подержала руки под струёй. Онемение не прошло.
Она вернулась, закончила работу, взяла деньги, проводила клиентку, закрыла дверь и села на пол в прихожей. В голове крутилась мысль: если руки подведут всё. Кредит, закупка расходников, еда, коммуналка. Она открыла поиск: «онемение пальцев маникюр». Статьи пугали туннельным синдромом, воспалением, операциями. Ася ощутила, как поднимается паника.
Дима пришёл поздно с пакетом из магазина. Увидев Асю на полу, он спросил: «Ты чего?». Она пыталась объяснить, но слова ломались. Дима сел рядом, посмотрел на её руки и сказал: «Отдохнёшь пару дней». Сказал без злого умысла, но Ася услышала в этом непонимание. Пара дней означала минус деньги и недовольных клиентов.
Эти кризисы не были катастрофами. Никто не умер, никто не потерял работу в один день. Но после них прежнее состояние стало шатким. Каждая из женщин почувствовала, что дальше так нельзя, но не знала, как иначе.
Наташа вечером пришла домой позже планового. Сергей уже накормил сына, на столе стояла тарелка с остывшей пастой. Наташа сняла пальто, села и сказала: «Мне сегодня стало плохо в метро». Говорила спокойно, но голос дрогнул.
Сергей посмотрел внимательно. «Сердце?» спросил он. Наташа пожала плечами. Ей хотелось, чтобы он понял, что дело не только в сердце. Сергей сказал: «Завтра к врачу схожу, сына отвезу». В этом не было жалости, а простая практичность, и это почемуто помогло.
На следующий день она записалась в поликлинику через приложение. Свободное время было только на следующей неделе, утром. Наташа хотела отменить, потому что у неё планёрка, но вспомнила тот момент в метро, как боялась упасть. Она написала начальнику: «Мне нужно уйти на час, записалась к врачу». Отправила и ждала, будто сейчас позовут на ковер.
Начальник ответил через минуту: «Ок, предупреди команду». Наташа перечитала и почувствовала, как внутри немного расслабилась. Не мир стал добрее, а она позволила себе маленькое действие без оправданий.
Татьяна Сергеевна на следующий день пошла к завучу. В руках держала распечатку переписки с родителем, ладони потели. Завуч была строгой, но уставшей. Татьяна Сергеевна сказала: «Я сорвалась. Мне стыдно. Не могу всё время отвечать. Можно ограничить время, когда обязаны отвечать?»
Завуч вздохнула: «Мы все не вывозим. Давайте правило: отвечаем до семи вечера, остальное на следующий день. Я напишу в общий чат». Татьяна Сергеевна почувствовала облегчение, а потом вину, будто выпросила себе привилегию.
Дома она позвонила дочери и сказала: «Могу помочь, но не всегда сразу. Мне тоже нужен отдых». Дочь молчала, потом спросила: «Мам, ты чего? Ты заболела?» Татьяна Сергеевна ответила: «Нет, просто устала». Сказать это вслух было страшно, потому что усталость в её мире считается чемто, что надо терпеть молча.
Светлана получила больничный на неделю. Вышла из поликлиники с листком и пакетом лекарств, а вокруг будто все смотрели, как на симулянтку. Дома отец спросил: «Ты чего дома?» Светлана ответила: «Врач сказал отдыхать». Отец буркнул: «Отдых для молодых». Светлана не спорила.
Она позвонила в соцслужбу, спросила про возможность сиделки на несколько часов в день. Ей объяснили, какие документы нужны, что очередь, что надо заявление и справки. Светлана записала список, почувствовала раздражение: всё снова упирается в бумагу и ожидание. Но решила начать, иначе через год её давление станет не цифрами, а серьёзным заболеванием.
Ася на следующий день перенесла несколько клиентов, не отказала им полностью. Она написала постоянным: «Нужно чуть разгрузить график изза здоровья». Ктото ответил с пониманием, ктото сухо: «Ок». Одна клиентка написала: «Вы что, заболели?» Ася долго смотрела на сообщение, но не отвечала.
Она нашла ортопеда, записалась на платный приём, потому что ждать по полису было долго. Деньги на приём сняла с накоплений на отпуск, которого всё равно не было. Врач говорил о перегрузке кистей, о необходимости перерывов, упражнениях и фиксации запястья. Слово «необходимость» звучало как угроза.
Дима начал готовить ужин два раза в неделю. Было неловко, иногда пересолил, иногда забыл купить хлеб. Ася сначала раздражалась, потом поняла, что раздражение тоже часть привычки контролировать всё. Она училась терпеть чужую неидеальность, чтобы не тянуть всё на себя.
К середине месяца у каждой из них случилась точка, после которой назад уже нельзя было.
У Наташи точкой стал разговор с начальником на планёрке. Он предложил взять ещё один проект, потому что «ты справляешься лучше всех». Наташа почувствовала знакомый укол гордости и страх. Представила, как снова стоит в метро, не хватает воздуха, пишет себе «держись».
Она сказала: «Не возьму. Сейчас предел. Могу помочь с передачей, но вести не буду». В комнате стало тихо. Начальник посмотрел и спросил: «Ты уверена?». Наташа кивнула. Внутри всё дрожало, но она держалась не из привычки, а из решения. Начальник сказал: «Ладно, перераспределим». В его голосе не было злости,И в тот вечер, глядя на тихий закат из окна, Наташа поняла, что жизнь возможна и без бесконечного бега, если иногда позволять себе просто быть.
