Всё будет по-моему
Пелагея Степановна сидела в своём любимом кресле, неторопливо перебирая спицы. На потертом диванчике сладко посапывал внучок Ванюша. Бабушка смотрела на него с тихой радостью. «Растёт крепышом, и всё потому, что знаю толк в хозяйстве», — приговаривала она про себя.
С юных лет Пелагея Степановна умела беречь копейку. Когда они с покойным Фёдором только начинали жить, каждый грош был на счету. Но именно тогда она научилась находить счастье в малом — и борщ из сушёных грибов варила, и заплатки на ватники ставила так, что и через десять лет носились. Детей растила крепкими, не растрачиваясь на пустяки.
Теперь, когда дочь Дашенька вышла замуж за Геннадия, старушка видела — зять про бережливость забыл напрочь. Хоть и зарабатывает прилично, но деньги пускает на ветер. Игрушки модные, подгузники заграничные, одежда с ярлыками — всё это казалось Пелагее Степановне излишеством. «В наше время и в сенях детей рожали!» — ворчала она, вспоминая годы, когда жили по средствам.
Внучок сладко потянулся в кофточке, которую соседка Лизавета отдала. «К чему новое покупать, когда добротное старое есть?» — рассуждала старушка. Даша-то старалась перенимать её привычки, но Геннадий только злился. Всё норовил купить что подороже, не понимая, что важнее ума приложить, чем кошелём трясти.
Пелагея Степановна вздохнула, продолжая вязать. «Нынешняя молодёжь — не чета нам, — размышляла она. — Им подавай всё самое-самое. А в наше время люди и с малым были довольны». Вспомнила, как сама Дашеньку приучала к порядку, учила хозяйничать расторопно.
А Геннадий в это время сидел у себя в горнице, уставившись в окно, где багровел закат. Обычно отчёты писались сами собой, но сегодня мысли путались. В голове снова и снова всплывали домашние перепалки. Даша и тёща давно превратили его жизнь в базарную площадь, где каждый рубль подвергался допросу.
Раньше, когда денег в обрез было, такая бережливость ещё объяснялась. Зарплаты едва на хлеб хватало. Но теперь-то он в конторе приказчиком служит — живут не богато, но и не в нищете. Однако Даша с матерью вели себя, будто опять голодные времена настали.
Каждый его подарок встречался в штыки. Платье купит — Даша тотчас найдёт, где дешевле. Самовар новый принесёт — тёща тут же заведёт песню, как «при царе Горохе и без самоваров жили». Но хуже всего было с ребёнком.
Казалось бы, сына растить — радость да забота. Ан нет! Даша упорно отказывалась от хороших пелёнок, предпочитая ветошь, «проверенную бабушкиным опытом». На всём экономила — от каши манной до рубашонок.
Геннадий пытался втолковать, что теперь они могут позволить ребёнку самое лучшее. Но слова разбивались о глухую стену. Даша стояла на своём, а тёща поддакивала, припоминая, как «при советской власти все в тряпках росли — и ничего».
Однажды, после очередной перепалки, Геннадий собрал всех за столом. Говорил спокойно, толково — мол, деньги даны для жизни, а не жизнь для денег. Объяснял, что ребёнку нужно лучшее. Но тщетно — женщины как горохом об стену. «Раньше и не такое терпели», — бурчала Пелагея Степановна.
Геннадий почувствовал, как злость подкатывает к горлу. Спорить дальше было бесполезно. Но что же делать?
Переубедить жену — дело гиблое. «Не разводиться же», — размышлял он.
А пока сидел в горнице, глядя, как за окном ночь опускается, и решал, как быть.
— Не на того напали, — вдруг громко сказал Геннадий. — Не отдам им Ваньку! Не сдамся! Всё будет по-моему!
