Меня зовут Дмитрий Соколов, я живу в Коломне, где кирпичные стены древнего кремля хранят память о битвах и тишине провинциальных улиц. Я никогда не любил свою жену, Людмилу, и не раз швырял ей это в лицо, словно оправдывая собственную пустоту. Она не виновата — не рыдала, не требовала объяснений, оставалась терпеливой, как икона в углу. Но моё сердце молчало, замёрзшее, будто лужи в ноябрьском дворе. Чувств не было — и эта пропасть пожирала меня изнутри.
Каждое утро начиналось с одного: собрать вещи и исчезнуть. Мечтал о женщине, от которой закружится голова, чей смех станет воздухом. Но жизнь подкинула иную загадку, перевернув всё так, что до сих пор не верю в реальность происходящего. С Людой было спокойно, как в бабушкиной избе. Дом её сиял чистотой, сама — стройная, с глазами, как васильки в поле, а приятели шептали: «Где ты, Димон, такую жар-птицу откопал?» Не понимал сам: за что? Обычный работяга, лицо — хоть на паспорт, а она смотрела на меня, будто я её солнце. Как?
Её преданность давила грузом. Страшнее было другое: уйду — её подхватит чужой. Кто-то в дорогом пальто, с деньгами и юмором — тот, кто разглядит то, мимо чего я проходил слепцом. Когда представлял её с другим, в висках стучало: «Моя!» Даже без любви. Это безумие оказалось сильнее разума. Но можно ли цепляться за тишину вместо музыки? Думал — выдержу, но нет: внутри копилась гроза, и плотина рухнула.
«Завтра всё решу», — поклялся себе перед сном. Утром, над остывшим чаем, выдавил: «Люда, поговорить надо». Она подняла взгляд, безмятежный, как озеро на рассвете. «Что-то случилось, Дима?» — спросила, будто готовясь услышать о поломанном кране. «Представь: разводимся. Я съезжаю…» Она фыркнула, словно я рассказал анекдот: «Ты в своём уме?» «Серьёзно», — перебил я. «Ну, представила. И что?» — улыбка не гасла. «Скажи: сразу нового найдёшь?» Она застыла. «Дима, ты заболел? О чём это?» — голос дрогнул впервые за годы. «Я не люблю тебя. Никогда не любил», — выстрелил я, наслаждаясь собственной жестокостью.
Люда побелела. «Шутишь? Это что, правда?» «Хочу уйти, но мысль о тебе с другим…» — слова застряли в горле. Она долго молчала, потом тихо произнесла: «Лучше тебя не будет. Уходи — я останусь одна». «Обещаешь?» — выдохнул я. «Обещаю», — кивнула она, не моргнув. «Но куда мне?» — растерялся я. «Разве у тебя нет вариантов?» — удивилась она. «Нет. Выходит, останусь здесь», — пробормотал, чувствуя, как почва уходит из-под ног. «Не бойся, — успокоила Люда. — После раздела возьмём две однокомнатные». «Почему ты так… спокойна?» — спросил я, оглушённый. «Люблю же. Разлюбишь — отпусти», — её фраза прозвучала как эхо из притчи.
Прошло полгода. Бумаги подписаны. Потом узнал: Люда солгала. Рядом с ней появился мужчина — статный, с глазами, как у актёра из сериала. Квартиру бабушкину она оставила себе, будто так и было решено. Я остался в пустоте — ни крыши, ни прошлого, ни веры в правду. Обман вскрылся, как гнойник, а в ушах до сих пор звенит её: «Останусь одна». Враньё. Хитрое, ледяное, а я купился, как лох.
Как теперь доверять? Не знаю. Раньше жизнь была как надоевший сериал, теперь — как чёрный экран. Сижу в каморке на окраине, слушаю вой ветра в трубах и вспоминаю тот разговор. Её покой, её улыбка — всё оказалось игрой. Друзья ворчат: «Сам нарвался, Соколов, чего ныл?» И они правы. Не любил, но цеплялся, как пьяница за фонарь. А она ушла, оставив меня в тишине, которой так боялся. Может, это кара — за эгоизм, за то, что растоптал её доброту. Теперь одиночество жжёт горче самого разрыва. Кто виноват? Не знаю. Может, оба — я, слепец, и она, притворщица.
