Вспомнила, что люблю
Ну надо же, отношения с мужем ожили… после ремонта. А я уж думала, мы разучились чувствовать. Шестнадцать лет брака — это, знаете ли, как старые валенки: удобно, родно, вот только снег уже протекает.
Мы с Витей давно существовали в размеренном ритме: работа, ужин, редкие разговоры перед сном. Не ругались, не выясняли отношений — просто жили. Ровно, тихо, почти по-родственному. Без всплесков, без безумных страстей. Порой мне казалось, будто мы — две берёзы у дороги: корни сплелись, а кроны давно тянутся в разные стороны.
Пока не начался ремонт.
Затеяли мы его не просто так. Наш Ванюшка впервые уехал в лагерь на Чёрное море. Целых две смены! «Мама, я уже большой!» — важно заявил двенадцатилетний сын, запихивая в рюкзак кроссовки со светящимися подошвами. Мы с Витей стояли на перроне и махали уходящей электричке, а когда вернулись в пустую квартиру, осознали: теперь здесь только мы, да эти стены, которые помнят нас совсем другими.
Чтобы не мешать процессу, перебрались в съёмную однушку, а в нашей квартире поселились чужие — шумные, пропахшие краской и потом. Среди них был Игорь.
Высокий, с натруженными руками и холодным взглядом. Он напомнил мне молодого Витю — тембром голоса, привычкой щуриться, когда думает. Но если муж говорил со мной мягко, даже сердясь не повышал голос, то Игорь орал на свою жену по телефону так, что уши вяли.
Я впервые услышала, как мужчина может так разговаривать с женщиной, родившей ему двоих детей. Сквозь зубы, с раздражением, будто она ему пожизненно должна. А потом выяснилось, что у него ещё и любовница имеется.
Однажды я зашла за забытыми чертежами и застала его в гостиной с молоденькой девицей. Та визжала от смеха, пока он рассказывал похабный анекдот. А потом он схватил её за талию и прижал к ещё не покрашенной стене.
И тут меня вдруг дёрнуло.
Не за неё — за себя.
Вдруг у Вити где-то есть такая же дурочка, которая радуется его вниманию, как подачке? Вдруг он тоже давно живёт на две жизни, а я — последняя, кто об этом догадывается?
Тем вечером я пристально разглядывала мужа за ужином. Искала в его глазах то же самое — равнодушие, усталость, желание сбежать. А он вдруг спросил:
— Ты как, не сильно устаёшь от этого бардака?
Тем временем рабочие содрали старые обои в нашей «хрущёвке», и под слоем бумаги обнажились следы наших первых лет. Вот розовое размытое пятно. Это мы с Витей, пьяные от шампанского, праздновали новоселье. Он тогда поднял меня на руки, я вскрикнула, бутылка выскользнула — и половина напитка оказалась на стене.
А вот вмятины от гвоздей — следы той самой полки, которую Витя мастерил все выходные, пока я гостила у родителей. «Не заходи!» — кричал он из-за двери, а я смеялась и топала ногами от нетерпения. Полка вышла кривоватой, но простояла десять лет.
…Через три дня мы поехали выбирать обои.
Витя, который обычно перекладывал все решения на меня, вдруг оживился. Придирчиво разглядывал оттенки, спрашивал: «Какие тебе больше нравятся?» Он не торопился, не экономил — он выбирал. Для нас. Для нашего дома. Трогал текстуры, водил пальцами по образцам, уточнял:
— Как думаешь, этот перламутровый будет играть при свете лампы?
Когда дело дошло до спальни, он вдруг потянулся к нежно-голубым обоям с едва заметным серебристым узором.
— Как в той гостинице в Ялте, — пробормотал он.
Я ахнула: ещё до свадьбы, в наш первый совместный отпуск, мы до утра просидели на балконе, слушая море. Стены там были точно такого же цвета.
Потом был мебельный салон, где он настоял на кресле с высоким изогнутым изголовьем — «чтобы тебе удобно было читать».
— Откуда ты знаешь, что мне это нужно? — спросила я.
— Я же живу с тобой шестнадцать лет, — он усмехнулся. — Должен был что-то запомнить.
В его голосе не было раздражения, только тёплая, тихая нежность. Та самая, из наших первых лет. И тогда я поняла: он всё ещё любит меня. Просто затерялось это чувство где-то среди быта, среди привычки, среди дней, похожих друг на друга.
Но оно никуда не делось.
— Давай в спальне сами поклеим, — неожиданно предложил Витя, когда ремонт уже подходил к концу.
Я замерла.
— Ты же ненавидишь клеить обои…
— Ненавидел, — он ухмыльнулся. — Но для нашей первой квартиры терпел, помнишь?
Да, под слоем быта, под грузом лет, под привычкой — всё ещё живёт тот самый парень, который через полгорода таскал мне кофе в термосе. Просто мы забыли, где спрятали друг друга.
…И вот мы стоим посреди спальни, и Витя снова, как много лет назад, путает верх и низ обоев:
— Чёрт, — бормочет он, — ну почему они всегда выглядят одинаково с обеих сторон?
Я смеюсь и подаю ему новый лист. За окном июльский дождь, а в голове — воспоминания. Вот мы красим стены в первой квартире, и Витя нечаянно ставит ладонь на свежую краску. Вот мы в родительском доме, где он тайком переклеивает обои в моей комнате, пока я в общаге.
— Главное, чтобы к 25-му закончили, — говорю я. — Ваня приезжает.
Витя кивает и вдруг берёт мою руку, перепачканную в клее.
— А помнишь, как мы в школе у него обои клеили?
Как забыть. Мы, «ответственные» родители первоклассника, вызвались вдвоём поклеить обои. Стены были окрашены, и мы не знали, что такую краску надо обязательно счистить. Наутро все полосы, словно издеваясь, отклеились. Пришлось срочно скрести стены шпателем и переделывать всё заново.
— Ну и лажа у нас тогда вышла, — улыбаюсь я, размазывая клей по обратной стороне полотна.
Витя фыркает:
— Ты тогда сказала, что больше никогда в жизни…
— …и вот, пожалуйста, — заканчиваю я фразу.
Его руки, ставшие грубее за эти годы, аккуратно разглаживают каждый сантиметр. Пальцы помнят движения, хотя прошло столько лет.
— Главное, чтобы не отклеились, — бормочет он, и* * *
И когда наши руки случайно касаются в клейком хаосе, я понимаю: вот они, те самые люди, которые когда-то верили, что смогут всё, — просто за долгие годы мы забыли об этом, как забывают о старом, но крепком узле на любимом шарфе.
