«Вы отдыхаете, а мы тонем в долгах»: моя пенсия, моя семья, мои муки
Слова Людмилы гремят в голове, словно гром в ясный полдень. Я сидела на кресле в нашей небольшой квартире на проспекте Мира в Санкт‑Петербурге, сквозь занавеси просачивалось солнце, лаская семейные фотографии, вбитые в стену. Алексей, мой муж, листал газету, не подозревая, что надо мной собирается буря. Я сжала телефон, пальцы дрожали.
— Людмила, что ты говоришь? — прошептала я, стараясь не выдать страх, сжимавший желудок.
На другом конце провода слышалось лишь его тяжёлое дыхание. — Мама, нам уже не вытерпеть. Счета растут, обучение Вани стоит слишком дорого, а мы с Ильёй работаем как безумцы, и всё равно не хватает. А ты… ты всё время где‑то гуляешь, выходные проводишь в спа‑бани, обедаешь в ресторанах…
Мне не хватало воздуха. Алексей оторвал взгляд от газеты и тревожно посмотрел на меня. — Что происходит? — тихо спросил он.
Я не ответила сразу. Внутри разгорелась яростная борьба между желанием помочь дочери и нуждой наконец подумать о себе. После сорока лет сменных смен, бессонных ночей и постоянного подсчёта копеек, когда пенсия наконец позволила нам позволить себе небольшие радости, стоит ли отказываться от них?
— Людмила, ты же знаешь, если мы сможем помочь, мы поможем, — сказал Алексей, но её голос прерзал меня: — Мама, дело не только в деньгах! Я просто чувствую себя одинокой. Мне нужно больше твоего времени, твоего присутствия… а кажется, ты уже уходишь вперёд.
Я молчала. Тяжесть её слов сжимала грудь. Алексей взял меня за руку, ищет мой взгляд. — Скажи ей, что мы придём завтра, — шепнул он.
Я медленно кивнула. — Людмила, мы придём к вам завтра на обед. Давай спокойно всё обсудим.
Она вздохнула, почти с облегчением. — Хорошо. Спасибо.
Положив трубку, я ощутила пустоту. Алексей крепко обнял меня. — Это несправедливо, — пробормотал он в ухо. — Мы отдали им всё. Теперь даже немного наслаждаться жизнью не можем?
Я отодвинулась и взглянула в его голубые глаза, покрытые возрастными пятнами. — Может, мы что‑то сделали не так…
Он покачал головой. — Мы выполнили свой долг.
Этой ночью я не могла уснуть. Вспособствовала память о детстве Людмилы: как мы бегали в парке, делали домашку за кухонным столом, смеялись на дачном отдыхе, имели мало денег, но столько счастья. Когда в её душе появилось ощущение, что нам уже мало? Когда я перестала быть её убежищем?
На следующий день мы пришли к ним в дом с кусочком домашнего пирога и вынужденной улыбкой. Людмила встретила нас со слезами на глазах, а Илья молча пожал нам руки. Ваня подпрыгнул к нам: — Бабушка! Дедушка!
Во время обеда атмосфера была напряжённой. Илья говорил мало, а Людмила старалась быть вежливой, но время от времени бросала укоряющие взгляды.
В какой‑то момент Илья сказал: — Нам не нужны ваши деньги, но хотя бы немного понимания! Всё кажется нам тяжёлым грузом на плечах.
Алексей замёрз: — Мы всегда были рядом! Но теперь нам тоже нужно думать о себе.
Людмила вскрикнула: — Почему, когда мы просим о помощи, это кажется вам обузой? Вы не понимаете, как мы измождены?
Меня тянуло в разные стороны. Хочется было крикнуть, что я тоже устала, что я тоже заслуживаю покоя после жизни, полной самоотвержения. Но я видела отчаяние в глазах дочери, и сердце разрывалось.
— Возможно, мы создали впечатление, что нам всё равно, — тихо сказала я. — Но это не так. Мы просто… хотим хотя бы подышать.
Обед закончился молчанием. Мы вернулись домой с чувством поражения.
В последующие дни Алексей замкнулся в себе. Он больше не говорил о наших планах на старость, не предлагал поездки или ужины вне дома. Я же проводила дни, размышляя, как помочь Людмиле, не потеряв полностью себя.
Однажды вечером позвонила моя сестра Тамара из Новосибирска.
— Я слышала от Людмилы, что у тебя кризис, — прямо сказала она.
— Не знаю, что делать, — призналась я сквозь слёзы. — Я чувствую себя эгоисткой, думая о себе, но если откажусь от всего ради них, кажется, я умираю.
Тамара вздохнула: — В России родители всегда должны быть доступными, даже когда они измождены. А кто будет думать о вас?
Я молчала.
— Поговори об этом с Алексеем, — продолжила она. — И прежде всего, разговаривайте с Людмилой как мать с дочерью, а не как банкомат.
Эти слова запали в меня.
На следующий день я пригласила Людмилу выпить кофе в кафе под домом. Она пришла уставшей, с опущенными глазами.
— Мама, прости за тот день, — сразу же сказала она.
Я взяла её за руку: — Людмила, я люблю тебя сильнее жизни. Но я тоже человек. Мне нужно чувствовать себя живой, а не просто полезной.
Она опустила взгляд: — Я знаю… иногда всё кажется слишком тяжёлым.
— Понимаю, — мягко ответила я. — Но нам нужен баланс. Я не всегда могу решать твои проблемы, но могу быть рядом как мать.
Мы долго разговаривали, сквозь слёзы и новые улыбки.
Возвращаясь домой, я ощущала облегчённый груз на сердце, но всё же задавалась вопросом: где заканчивается родительский долг и начинается право на собственное счастье?
Иногда я думаю: действительно ли эгоистично желать немного покоя после жизни, полной самопожертвования? Или это простая боязнь потерять свою незаменимость?
Ведь истинное счастье — это умение делить любовь, не забывая о себе.
