Раиса Васильевна вытерла влажные ладони о фартук, кряхтя от прострелов в пояснице, и заковыляла к входной двери. Гости стучали робко, но упорно — третий звонок за минуту. Она отвлеклась от мытья кухонных стёкол, не сразу услышав настойчивый стук. За порогом стояла хрупкая девушка с бледным, утомлённым лицом и тёмными кругами под глазами.
— Раиса Васильевна, говорят, вы комнату сдаёте?
— Ох уж эти сплетники! Вечно подкидывают чужих людей! Не сдаю я ничего, да и никогда не сдавала.
— Но мне сказали, у вас трёхкомнатная…
— И что с того? Обязана я, что ли, чужих привечать? Одна живу — мне спокойнее.
— Извините… Мне сказали, вы верующая, вот я и подумала…
Девушка, сдерживая подступающие слёзы, развернулась и медленно зашагала вниз по лестнице, сутулясь под невидимой тяжестью.
— Эй, вернись! Я ж тебе отказа не давала! Нынешняя молодёжь — чуть слово грубее, сразу в обиду. Заходи, чайку попьём. Как звать-то? Давай на «ты»?
— Лизавета.
— «Божья клятва»… Мать, поди, набожная была?
— Нет у меня матери. Детдомовская. Нашли в подъезде, когда месяц отроду не было.
— Ладно, не кипятись. Идём, супчик горячий поешь. Голодная?
— Нет, пирожок с капустой купила.
— Пирожок! Ох, молодые — желудки гробите, а потом к сорока гастриты! Садись, гороховый ещё тёплый. Варенья впрок наварила — покойный муж любил. Пять лет как умер, а я всё по привычке на двоих готовлю. Поешь, потом поможешь окно доделать.
— Раиса Васильевна, можно я пол подмету? Голова кружится — боюсь с подоконника рухнуть. Беременная ведь…
— Вот ещё! Беременную мне не хватало. Ты ж его, поди, нагуляла?
— Что вы! Мы с Артёмом расписаны. Он из нашего детдома. В армию забрали, в увольнении забежал… А хозяйка, как узнала про ребёнка, выгнала. Неделю дала на поиски. Мы тут рядом снимали… Сами видите — как вышло.
— Эх… Обстоятельства… Ну что с тобой делать? Переселиться в покойнину Степанову спальню? Ладно, живи в моей комнате. Денег не возьму — даже не заикайся, рассорюсь. Вещи принеси.
— Да они у подъезда в рюкзаке. С утра по всему району хожу — срок выселения вышел.
Так в доме появилась Лизавета, доучивавшаяся на швею. Раиса Васильевна, получившая инвалидность после крушения поезда под Самарой, коротала дни за вязанием ажурных скатертей и чепчиков. Товар её славился на окрестных ярмарках — воздушные узоры будто морозные кристаллы таяли в руках. Деньги водились: пенсия, да продажа яблок с дачного участка. По субботам они с Лизой копались в огороде, по воскресеньям старушка шла в храм, а девушка перечитывала письма от Артёма, изредка жалуясь на мигрени.
Однажды, убирая сухую ботву, Раиса Васильевна услышала вопль из дачного домика:
— Мама! Скорее!
Сердце ёкнуло — забыв про больные суставы, женщина побежала, спотыкаясь о грабли. Лизавета сжимала живот, лицо исказила гримаса. Сосед на видавшем виды «Жигуле» помчал их в роддом. Всю дорогу девушка стонала:
— Рано ещё, мамочка! Пора в середине февраля… Молитесь, вы же умеете!
Раиса, всхлипывая, шептала молитвы, крепко сжимая её руку.
После выписки ночные разговоры затягивались до рассвета. Лиза всё твердила об Артёме:
— Он не брошенный — сирота. В детдоме с первого класса дружили. Жалеет он меня — это важнее страсти. Вот, смотрите фото — второй слева, улыбается…
— Красивый… — солгала Раиса Васильевна. Зрение подводило — на снимке мельтешили десятки солдат, но старушка различала лишь размытые силуэты. — Лизавета, а почему тогда в саду мамой назвала?
— Детдомовская привычка. Все воспитатели — «мамы» да «папы». Уж простите…
— Понятно… — вздохнула женщина, пряча разочарование.
В Рождество Раиса Васильевна застала Лизу, суетливо перебирающую пелёнки.
— Что-то ты мечешься, птаха? Слушаешь вполуха.
— Тётя Рая, «скорую»… Сначала схватки думала — треники… Теперь точно рожаю!
Седьмого января, под звон колоколов, родилась девочка. Раиса Васильевна отправила телеграмму счастливому отцу.
Весёлые хлопоты сменили грусть-тоску. Малышку назвали Раисой — в честь старушки. Но однажды, вернувшись с рынка, Раиса Васильевна застыла на пороге: на столе в рамке красовался снимок её покойного мужа Степана.
— Лизавета, откуда?
— Вы же просили Артёма фото прислать. Он в ателье снимался… Рамку на полке нашла.
Пальцы старушки задрожали. Только сейчас она разглядела — на фото был не Степан. Молодой сержант с родинкой-звёздочкой над локтём ухмылялся в объектив.
— Лиза… Где родился Артём?
— Не знаю. После железной аварии его в московский детдом привезли… Родители погибли.
— Господи… Мне показывали изуродованного младенца… Рубашку Степанову опознала… А лицо… Личико…
Слёзы капали на стекло рамки.
— У Артёма родинка… Над правым локтем… Звёздочкой…
— Есть! — всхлипнула Лиза. — Мамочка, родная, есть!
Обнявшись, они не слышали, как в соседней комнате захныкала маленькая Рая. На верхней полке шкафа, среди пыльных альбомов, улыбался Степан — вылитый Артём.
