Прогулка по чужому переулку
В тот день небо снова рассвирепело. Уже третью ночь оно бушевало: гремело, стучало, словно кто-то свыше швырял в землю тяжелые каменные глыбы. Мы с матерью проснулись в один миг. Она быстро закутала меня в одеяло, прижала к груди и увела в ванную.
Когда начинался этот оглушительный гром, мы всегда прятались там — в самой тесной комнате нашей хрущёвки, меж ведром и сложенными полотенцами. Уселись на холодный кафель. Мать шептала молитву. Я следил за её губами — они дрожали, но слова лились без остановки: о здоровье для меня, её мальчугана, о мире… чтобы война наконец отступила.
Я не вполне понимал, что такое война. Но знал твёрдо — отец там, где она идёт. А ещё ребята со двора говорили, будто из-за неё небо стало злым и шумным. Правда, их я давно не видел — мать не пускала меня на улицу. Сама выходила лишь раз в день — за хлебом.
Сидел, слушал её шёпот. На душе стало и грустно, и тоскливо. Вспомнил про Тёму — моего плюшевого мишку. Он всегда помогал, когда было страшно.
— Мам, принеси Тёму, — попросил я.
Она взглянула на меня, крепче прижала.
— Сейчас?
— Да. Он поможет.
Мать никогда не отказывала. Даже две порции мороженого за день разрешала. Кивнула, улыбнулась и сказала:
— Ты никуда не уходи, ясно?
Я пообещал. И замер в ожидании.
Прошло, наверное, минут пять. Вдруг земля застонала. Грохот был таким сильным, что стены задрожали. С плитки посыпались осколки. Мне стало страшно. Но мать велела не выходить, и я остался. Начал считать — от одного до ста. Хотел дойти до двухсот, но забыл, что идёт после сотни. Мать обещала, что в школе научу. Жду не дождусь.
Снова начал считать, но мать не возвращалась. Позвал её. Сначала шёпотом, потом громче. Тишина. Тогда, дрожа, выполз в коридор.
Воздух был густым от пыли. Повсюду — обломки. Всё изменилось. Подошёл к комнате, где мы смотрели «Ну, погоди!». Там лежала стена. Полпотолка рухнуло. Где-то под грудой камней должен был быть Тёма… и, возможно, мать.
Хотел закричать, но вспомнил: когда небо сердится, кричать нельзя.
Решил, что мать выбежала на улицу. Наверное, ждёт меня там. Надо найти её.
Её тапочки остались у порога. Значит, вышла босиком. Надел куртку и шагнул во тьму.
На улице было холодно и пугающе. Огляделся — и не узнал свой двор. Всё переменилось. Один дом стал грудой кирпичей. У второго не хватало стены. Магазин, где мать брала хлеб, почернел и замолк.
«Может, ночью улицы всегда такие, — подумал я. — Или это война постаралась…»
Если война такая злая, почему её никто не остановит? Почему взрослые молчат? Почему не поставят в угол?
Будь она рядом — я бы пнул её изо всех сил. Крикнул бы: «Убирайся! Ты — злая!» И она бы испугалась. Потому что я — сильный.
Дошёл до площади, где раньше ворковали голуби. Сегодня их не было. Поднял глаза — и увидел: с неба падала звезда. Настоящая. Ярче прочих. Будто летела прямо ко мне.
Я знал: когда падает звезда — надо загадать желание.
Встал на колени, как мать во время молитвы. Закрыл глаза.
— Пусть мама найдётся. И Тёма тоже. И чтобы война ушла навсегда.
Больше я ничего не просил.
