За стеной не молчание
— Да убавь ты эту проклятую музыку! — крикнула Вера Ивановна, ударив кулаком по стене. — Ночь на дворе, нормальные люди спят!
В ответ грянули ещё громче звуки, словно соседская квартира превратилась в зал Филармонии, где взбунтовались все оркестры разом.
— Мам, не кипятись, — устало промолвила Татьяна, выглядывая из кухни с кружкой чая. — Поговоришь утром по-хорошему.
— По-хорошему? — Вера Ивановна резко обернулась, глаза горели негодованием. — Месяц уже «по-хорошему»! А им хоть бы что! То ли глухие, то ли просто нарочно!
За стеной снова грохнуло, послышались мужские возгласы, хохот, топот. Вера Ивановна схватилась за грудь.
— Боже ж мой! Раньше тут Нина Фёдоровна жила, царство ей небесное — тишь благодатная! А теперь…
Татьяна оставила кружку на подоконнике, подошла к матери.
— Мам, ну что ты так заводишься? Молодёжь, веселятся. Вспомни, как мы с Димкой в детстве носились.
— Днём! И мы дети были! А эти… — Вера Ивановна махнула рукой в сторону стены. — Взрослые мужики, а поведение хуже малолеток.
Музыка внезапно оборвалась. В наступившей тишине лишь тикали кухонные часы да смутное бормотание за стеной.
— Ну вот, — Татьяна с облегчением выдохнула. — Может, одумались.
Но радовалась рано. Через минуту раздался протяжный, жутковатый вой. Не человеческий — звериный.
— Что это? — Татьяна побледнела.
— Пёс, — угрюмо констатировала Вера Ивановна. — Теперь ещё и собака. Здоровенная, судя по голосу.
Животное выло так, словно сердце разрывалось от тоски. Вой переходил в скулёж, затем снова взмывал ввысь.
— Мам, может, ей больно? Надо помочь?
— Какая помощь? Им на всех наплевать! — Вера Ивановна снова застучала по стене. — Тише там! Слышите? Угомоните пса!
В ответ донеслись неразборчивые голоса. Собака замолкла, но ненадолго — вскоре завыла с новой силой.
Вера Ивановна опустилась в кресло, сжала колени.
— Тань, больше не могу. Сил нет. Каждую ночь одно и то же. То музыка, то телевизор, то эта тварь. Уже недели не сплю.
Дочь присела на подлокотник.
— Участкового вызывала?
— Вызывала. Пришёл, поговорил. На день затихли — потом снова. Говорит, без доказательств ничего не сделаешь. Как докажешь шум? При нём — тишина, ушёл — снова грохот.
За стеной загромыхали. Будто кто-то двигал тяжёлую мебель. Скрип, грохот, ещё скрип.
— В час ночи мебель таскают, — пробормотала Вера Ивановна. — Нормальные люди так не живут.
— Мам, а вдруг что-то случилось? Может, не со зла?
— Ты их защищаешь?
— Нет, просто… Помнишь, бабушка Катя рассказывала про деда Сашу? Он тоже по ночам шумел, а оказалось — болезнь. Альцгеймер. Сам не понимал, что делает.
Вера Ивановна задумалась. Шум действительно был странным. Не просто вечеринка — что-то необъяснимое, почти потустороннее.
— Ладно, — решительно поднялась она. — Пойду к ним. Выясню.
— Мам, но сейчас же…
— Они не спят! Значит, и я могу.
Накинув халат, она вышла на площадку. Дверь соседей ничем не выделялась. Лишь номер — 38 — был заклеен скотчем, будто кто-то хотел его скрыть.
Она нажала звонок. Мелодия прозвучала внутри, но ответа не было. Шум продолжался, пёс снова завыл.
— Откройте! — громко сказала она. — Я соседка!
Тишина. Затем — медленные шаги.
Дверь приоткрылась на цепочку. В щели — усталый серый глаз.
— Вам чего? — хриплый голос.
— Я из соседней квартиры. У вас слишком громко… Музыка, собака. Мешаете спать.
— Какая музыка? — голос звучал искренне недоумённо.
— Как какая? Вот же!
Действительно, за стеной лилась мелодия. Тихая, грустная, но ночью — слишком громко.
— Никакой музыки нет, — ответил мужчина.
Вера Ивановна опешила.
— Но… Как же так? Я же слышу!
— Тётенька, вам плохо? Может, «скорую»?
— Да что вы! Я прекрасно себя чувствую! И слышу отлично!
Дверь захлопнулась. Вера Ивановна стояла, прислушиваясь. Мелодия теперь казалась ещё призрачнее — будто доносилась сквозь время.
Вернувшись, она застала Татьяну у стены, прижавшую ухо.
— Ну что?
— Странно, мам. Музыка будто из прошлого. Как с патефона.
— Патефона? Да у кого они сейчас?
— Не знаю. И ещё… слышу голоса. Женский и мужской. Говорят о чём-то, но не разберу.
Вера Ивановна тоже прильнула к стене. Да, старая песня, из её молодости. А между куплетами — шёпот влюблённых.
— Может, кино смотрят? — предположила Татьяна.
— В час ночи? И почему тот тип сказал, что ничего не слышит?
— Не знаю, мам. Может, глухой?
Они слушали. Одна песня сменилась другой, ещё стариннее. Голоса затихли до шёпота.
— Мам, помнишь, бабушка рассказывала про эту квартиру?
— Что именно?
— Что там жила пара. Он ушёл на войну, не вернулся. А она ждала. Всю жизнь.
Вера Ивановна вздрогнула.
— Тань, не неси чушь.
— Это не чушь. Бабушка говорила, Нина Фёдоровна рассказывала. Та пара жила тут в сороковых. Она до смерти включала их пластинки.
— И к чему ты?
— А вдруг… это не новые соседи?
Вера Ивановна отпрянула.
— Хватит выдумывать!
Но музыка играла. Прежние, довоенные песни. И голоса — живые, настоящие. Он что-то говорил, она смеялась. Потом пели вместе.
— Мам, ложись спать. Утром разберёмся.
Но уснуть не удалось. Песни лились за стеной. То смех, то тихий плач.
Утром Вера Ивановна спустилась к консьержу.
— Михаил Степанови— Михаил Степанович, кто живёт в тридцать восьмой квартире?
— Никто, Вера Ивановна, — ответил он, поправляя очки. — После Нины Фёдоровны там пусто.
Она вернулась в квартиру, где уже стояла непривычная тишина, словно таинственные соседи наконец обрели покой, оставив ей лишь эхо своей вечной любви.
