— Да сделай ты потише этот проклятый телевизор! — крикнула Антонина Семёновна, ударив кулаком по обоям. — Ночь на улице, нормальные люди спят!
В ответ грянула музыка ещё громче. Казалось, за стеной развернулся целый оркестр, и каждый музыкант старался перекричать остальных.
— Мам, успокойся, — устало сказала Лариса, выходя с кухни с кружкой чая. — Поговори завтра нормально, без криков.
— Нормально?! — Антонина Семёновна резко обернулась, глаза горели от бешенства. — Я УЖЕ месяц с ними «нормально»! А им хоть бы что! То ли глухие, то ли издеваются!
За стеной раздался грохот, мужские голоса, смех, топот. Антонина Семёновна схватилась за грудь.
— Боже мой, что за кошмар! Раньше тут Нина Васильевна жила, царствие ей небесное, тишина была, благодать. А теперь…
Лариса поставила кружку на подоконник, подошла к матери.
— Мам, ну что ты так переживаешь? Молодёжь, им веселиться хочется. Вспомни, как мы с Серёжей в детстве по квартире носились.
— Днём! И мы были дети! А эти… — Антонина Семёновна махнула рукой в сторону стены. — Взрослые мужики, а ведут себя как мальчишки.
Музыка внезапно оборвалась. В наступившей тишине слышалось лишь тиканье старых часов да едва различимый шёпот за стеной.
— Видишь? — облегчённо вздохнула Лариса. — Может, сами поняли, что переборщили.
Но радость была преждевременной. Через несколько минут раздался протяжный, жуткий вой. Нечеловеческий — звериный.
— Что это? — побледнела Лариса.
— Пёс, — мрачно сказала Антонина Семёновна. — Теперь ещё и собака у них. Крупная, судя по голосу.
Пес выл так, будто его терзала нестерпимая боль. Вой переходил в скулёж, затем снова взмывал до душераздирающих нот.
— Мам, может, ему плохо? Может, помочь?
— Какая помощь?! Им наплевать на всех! — Антонина Семёновна снова забарабанила по стене. — Тихо! Слышите?! Успокойте собаку!
В ответ донеслись глухие голоса, но слов разобрать было нельзя. Пес замолчал на мгновение, затем завыл с новой силой.
Антонина Семёновна опустилась в кресло, стиснув руки на коленях.
— Лариска, я больше не могу. Никаких сил. Каждую ночь одно и то же. То музыка, то телевизор, то эта проклятая собака. Я неделями не сплю.
Дочь присела на подлокотник.
— А участкового вызывала?
— Вызывала. Приходил. Поговорил. На сутки затихли — потом снова. Говорит, доказательств нет. Как докажешь шум? При нём — тихо, ушёл — опять.
За стеной снова грохот. Будто кто-то двигал тяжёлую мебель. Скрип, стук, ещё скрип.
— В час ночи мебель таскают, — прошептала Антонина Семёновна. — Нормальные люди так не живут.
— Мам, а может, у них что-то случилось? Может, не со зла?
— Ты их защищаешь?!
— Нет, просто… Помнишь, бабушка Дуся рассказывала про дядю Васю? Он тоже ночами шумел, а оказалось — болезнь. Альцгеймер.
Антонина Семёновна задумалась. Действительно, шум за стеной был странным. Не просто громким — каким-то… ненастоящим.
— Ладно, — решительно поднялась она. — Пойду к ним. Выясню.
— Мам, сейчас же ночь!
— А они не спят! Раз шумят — значит, не спят.
Накинув халат, Антонина Семёновна вышла на лестницу. Дверь соседской квартиры была обычной. Только номер — 38 — заклеен скотчем, будто кто-то хотел его скрыть.
Она нажала звонок. Внутри заиграла мелодия, но дверь не открылась. Шум продолжался, пёс снова завыл.
— Откройте! — громко сказала она. — Я соседка!
Тишина. Затем шаги. Медленные.
Дверь приоткрылась на цепочку. В щели — усталые глаза.
— Вам чего? — хриплый голос.
— Я живу рядом. У вас очень громко… Музыка, собака. Люди спать не могут.
— Какая музыка? — искреннее недоумение.
— Как какая?! Вот же она!
И правда — за стеной звучала мелодия. Тихо, печально, но для ночи — слишком громко.
— Никакой музыки нет, — ответил мужчина.
Антонина Семёновна растерялась.
— Но… как же? Она же играет!
— Тёть, вы здоровы? Может, доктора?
— Да что вы! Я прекрасно слышу!
Дверь захлопнулась. Антонина Семёновна стояла, прислушиваясь. Музыка продолжалась, но теперь… звучала иначе. Будто шла не из квартиры, а из далёкого прошлого.
Вернувшись, она застала Ларису у стены — та прижалась ухом.
— Ну что?
— Мам, странно… Музыка есть, но… будто с пластинки. Старой.
— С пластинки? У кого сейчас пластинки?
— Не знаю. И ещё… голоса. Женский и мужской. Разговаривают, но слов не разобрать.
Антонина Семёновна тоже прильнула к стене. Да, старая песня — из её молодости. А между куплетами — голоса. Тёплые, любящие.
— Может, фильм смотрят? — предположила Лариса.
— Ночью? И почему тот мужик не слышал музыки?
— Не знаю… Может, глухой?
Они стояли и слушали. Одна песня сменилась другой. Ещё старее. Голоса стали тише, превратились в шёпот.
— Мам, помнишь, бабушка рассказывала про эту квартиру?
— Что именно?
— Что там жила пара. Он — на фронт ушёл, не вернулся. Она — ждала его всю жизнь…
Антонина Семёновна вздрогнула.
— Лариска, прекрати нести чушь.
— Но бабушка говорила, Нина Васильевна ей рассказывала… Та женщина до смерти включала их пластинки.
— И к чему ты ведёшь?
— А вдруг… эти звуки не от новых соседей?
Антонина Семёновна отшатнулась от стены.
— Хватит! Не выдумывай!
Но музыка играла. Довоенные мотивы. И голоса — живые, настоящие. Он что-то говорил, она смеялась. Потом пели вместе.
— Мам, пойдём спать. Завтра разберёмИ с тех пор Антонина Семёновна больше не ругала соседей, а тихо сидела вечерами у стены, слушая далёкие голоса — как будто сама стала частью этой вечной истории любви.
