Я забрала маму к себе, но через месяц отвезла обратно — и теперь все считают меня чудовищем
Когда я решила перевезти мать из села в Москву, чтобы она жила со мной, мне казалось, что поступаю правильно. Она уже не молода, жила одна в старом доме, где с каждым годом становилось труднее: печь капризничала, вода в колодце зимой замерзала, а соседи либо разъехались, либо постарели вместе с ней. Я думала, ей будет лучше в городе — под присмотром, в тепле, с удобствами. Но через месяц я посадила её в машину и отвезла обратно в родное село. И теперь, кажется, стала изгоем для всех — от родни до знакомых.
— Как ты могла? — твердят мне.
— Это же мать родная, не кошку же подобрала, чтобы потом выкинуть!
— Вот и тебе так же будет, когда дети вырастут!
Я слышала всё. И прямые укоры, и шёпот за спиной. Кто-то говорил о карме, кто-то советовал «исправиться» — пока не поздно.
Но никто из них не жил с ней сутками напролёт. Никто не видел, как моя весёлая, бойкая мать за несколько дней превратилась в чужую, замкнутую женщину — плачущую, обвиняющую, часами молчащую у окна. Сначала я старалась: выделила ей комнату, купила новые тапочки, халат, развесила семейные фото, даже привезла её любимые герань и фиалки. Но в ответ — только ледяное молчание. В моей квартире она будто оказалась в тюрьме, а я — не дочь, а надсмотрщик.
Потом началось. Она перекладывала мои кастрюли, двигала банки со специями, раскладывала в ванной мою косметику по-своему. Я терпела, думала — привыкнет. Но вечерами слышала шёпот:
— Я здесь никто… Не хозяйка… Не хочу так…
Я чувствовала себя палачом, хотя хотела лишь помочь.
— Пусть умру в своём доме. Где каждый гвоздь знаю. Где стены помнят…
Я уговаривала её остаться: говорила о внучке, о помощи, о том, что ей будет тяжело одной. Но она таяла на глазах. И я поняла: если не верну её обратно, потеряю навсегда.
Мы ехали молча. Лишь когда появился знакомый поворот к её дому, она тихо сказала:
— Спасибо.
Теперь мама звонит мне почти каждый день. Смеётся, рассказывает, как посадила картошку, варит варенье из смородины, как к ней заходит соседка Аграфена Петровна на чай. Она счастлива. Одна — но счастлива.
А я? Теперь я «бессердечная дочь» в глазах всех. Но знаете что? Я не жалею. Потому что иногда любить — значит отпустить. Не тащить в свой удобный мир, а позволить человеку быть там, где его душа находит покой.
Пусть осуждают. Главное — мама снова улыбается.
