Когда почтальон перестал подниматься на этажи и стал оставлять газеты и конверты у входной двери, я, живущий в том же подъезде, видел, как Анна Сергеевна сначала возмущалась, а потом смирилась. С тех пор её утро начиналось с того, что она спускалась по скрипучей лестнице, держась за холодные перила, и заглядывала в старый зелёный ящик с отогнутой крышкой.
Ящик был ещё из восьмидесятых, покрыт облупившейся краской, с кривым номером «12». При открытии он скрипел, и я каждый раз думал, что однажды он отвалится совсем, и тогда где она будет находить письма Тамары.
Письма приходили нерегулярно: то через неделю, то через месяц, но всё равно приходили. Узкий конверт, аккуратный наклонный почерк, лёгкий запах дешёвых духов. Анна Сергеевна поднималась обратно, ставила чайник на плиту, садилась за стол и открывала конверт по шву, чтобы не порвать бумагу.
Тамара жила в другом городе, за тысячу километров. Мы с ней когдато делили одну комнату в общежитии мединститута, зубрили анатомию и на двоих съедали банку тушёнки. Потом у неё началась семейная жизнь, у меня работа в поликлинике, поздний брак, дочь. Мы разъехались, но не разошлись. Письма держали между нами тонкую, но крепкую нитку.
Тамара писала о даче, о соседке, которая опять посадила не те помидоры, о сыне, который никак не решается уйти от своей вечно недовольной жены, о «скачущем» давлении и о новых таблетках, которые ей выписали. Между строк я всегда слышал её прежнюю самую себя: смешливую, упрямую, чуть язвительную.
Я отвечал вечером, когда в квартире становилось тихо. Дочь жила отдельно, внук приезжал по выходным. В будни звучало только тиканье часов, гул лифта за стеной и мой скрипящий карандаш по бумаге. Я писал про поликлинику, где подрабатывал терапевтом на полставки, про соседей, которые вечно спорили изза парковки, про внука, ставшего айтишником и ничего толком не объясняющего.
Мне нравился сам ритуал: достать чистый лист, выровнять его, мысленно обвести день, выбрать, что рассказать Тамаре, а что оставить при себе. Письмо было как маленький вечерний итог. Я писал неторопливо, вчитываясь в каждое слово, будто слышал, как Тамара будет читать.
Однажды внук, Сергей, пришёл к нам с коробкой в руках.
Бабушка, сказал он, вынимая из коробки новый телефон, хватит уже с твоим кнопочным. Пора в двадцатьпервый век.
А я что, в девятнадцатом живу? отозвалась Анна Сергеевна, но телефон взяла. Тонкий, тяжёлый, стеклянный. Ей было страшновато даже просто держать его. Казалось, уронит и всё, минус Сергеевна стипендия.
Там всё просто. Вот, смотри. Сергей провёл по экрану, и тот зажёгся яркими квадратиками. Это мессенджер. Тут можно переписываться мгновенно, голосом или картинками.
А почта чем плоха? усмехнулась Анна Сергеевна, но в глазах мелькнул интерес.
Почта хороша, когда пришла открытка из СанктПетербурга. А тут ты можешь с Тамарой писать каждый день.
Он уже знал про Тамару. Я иногда читал ему вслух кусочки её писем. Внук хмыкал: «Крутая у тебя подруга». И решил, что её тоже надо осчастливить.
Только Тамара этим пробормотала Анна Сергеевна, подбирая слово, телефоном не пользуется. У неё старый кнопочный. Она говорила.
А внуки у неё есть?
Есть внучка. Оля. Студентка.
Значит, разберёмся. Вы ей пишете письмо, просите Олю помочь, а я пока всё настрою, сказал Сергей, поставив телефон на стол и подключив к розетке.
Я наблюдал, как светится экран, как бегут полоски загрузки, чувствуя одновременно глупость и волнение.
Вечером я села за стол, как обычно, но рядом с листом лежал новый телефон, молча показывающий время и погоду. Я достала конверт, аккуратно вывела адрес Тамары и, помедлив, в конце приписала: «Тамара, Сергей мне купил телефон, говорит, можно писать через него. Если Оля будет, пусть тоже посмотрит. Может, и мы с тобой научимся. Хотя я уже старая кошка».
Я улыбнулась, запечатала конверт и на следующий день опустила его в большой почтовый ящик у подъезда не в свой зелёный с номером, а в общий, с прорезью для писем.
Ответ пришёл через две недели. Тамара писала: «Ты, конечно, отсталая, но я ещё дальше. Оля смеётся, говорит, что всё можно. Приезжала на выходные, показала мне на своём телефоне, как это делается. Так что давай, Аннушка, удивляй. Оля сказала, что как только я приеду к ней в город, она мне всё настроит. А то и сама приедет. Представляешь, я буду тебе сообщения писать. Как молодёжь».
Я посмеялась. В письме звучал тот же азарт Тамары, с которым она когдато училась ездить на мотоцикле бывшего мужа.
Через месяц внук пришёл снова, сел рядом и стал терпеливо показывать, как нажимать, куда смотреть.
Вот, сказал он, это чат. Здесь будут ваши сообщения. Сначала я добавлю себя, потренируемся.
Он набрал пару фраз, телефон тихо звякнул, экран вспыхнул. Я вздрогнула.
Не бойтесь. Это просто уведомление. Нажимайте сюда.
Я нажала, увидела слова: «Привет, бабушка! Это тренировка». Снизу была пустая строка.
Сюда пишите ответ, сказал Сергей. Нажимаете эти буквы.
Пальцы дрожали. Я медленно набрала: «Привет. Вижу». Ошиблась, вместо «вижу» получилось «виху». Сергей рассмеялся, но быстро поправил.
К вечеру я уже могла открыть чат, набрать короткую фразу, отправить. Голосовые сообщения пугали, но Сергей сказал, что это позже.
Тамара объявилась в мессенджере в начале осени. На экране появилось новое сообщение от незнакомого номера: «Аннушка, это я. Тамара. Оля настроила. Привет тебе из нашего болота».
Я долго смотрела на эти слова. Казалось, Тамара совсем рядом, не за тысячу километров, а за стеной.
Я набрала: «Тамара! Я тебя вижу. Вернее, читаю. Как ты?» и отправила, затаив дыхание.
Ответ пришёл через минуту. Не неделя, а минута.
«Жива пока. Давление шалит, но я его не боюсь. Ты как? Сергей тебя мучает своим прогрессом?»
Я рассмеялась и написала про Сергея, про поликлинику, про соседку, которая опять ругалась с управляющей компанией. Пальцы путались, но Тамара всё понимала. В конце она ставила жёлтый смайликлицо.
Это смайлик, объяснил Сергей, заглянув через плечо. Типа улыбается.
Я кивнула и решила им не пользоваться, как будто это чужой язык. Но иногда, когда Тамара присылала особенно колкую шутку, рука сама тянулась к маленькой рожице.
Переписка пошла бойко. Утром я проверяла телефон, как раньше проверяла почтовый ящик. Днём, в перерыве между приёмами, украдкой заглядывала в экран, чтобы прочитать очередное сообщение Тамары. Вечером могли обменяться десятком коротких фраз.
Скорость общения оказалась странной: радостной и тревожной одновременно. То, что раньше растягивалось на страницы и недели, теперь умещалось в пару строк. Не успела я понять, как уже отправила.
Однажды Тамара написала: «Представляешь, ко мне сосед по даче подкатывает. Старый хрыч, но глаза ещё бегают. Пришёл вчера с яблоками. Говорит, мол, давайте вместе чай пить. А я ему: у меня давление, мне нельзя волноваться».
Я нахмурилась. Вспомнила, как Тамара жаловалась на одиночество и язвительно отзывалась о вдовцах, которые «ищут бесплатную сиделку».
Я набрала: «Смотри, чтоб не сел тебе на шею. Потом не отвяжешься. Они все такие». Послала, даже не перечитав.
Ответ пришёл почти сразу: «Спасибо, что так высоко думаешь обо всех мужчинах за семьдесят. Я сама разберусь».
Внутри чтото кольнуло. Я хотела написать: «Я просто переживаю», но остановилась. Экран светил, последнее сообщение Тамары не имело смайлика.
Вечером пришло ещё одно: «И вообще, ты как будто радуешься, что у меня ничего не получится. Чтобы я с тобой по старости переписывалась и никуда не дергалась».
Я отложила телефон, пошла на кухню, налила себе чаю. В голове шумело. Радуется? Я, которая каждый раз, когда Тамара писала о болячках, не спала полночью.
Я вернулась к столу, села, открыла чат. Пальцы дрожали. Я написала: «Ты не права. Я за тебя боюсь. Я знаю, как они любят, чтобы их кормили и лечили, а потом уходят к другой. Я видела таких на работе». Нажала «отправить».
Ответа не было. Ни через минуту, ни через час. Телефон молчал, лишь время от времени вибрировал от чужих уведомлений.
Ночью я просыпалась, включала экран, смотрела на пустой чат. Утром пошла в поликлинику, но мысли всё возвращались к этим словам.
Днём телефон пискнул. Это был Сергей: «Бабушка, как дела? Не забросила телефон?» Я коротко ответила: «Всё нормально, на работе. Позже позвоню».
От Тамары всё так же ничего.
Третий день я не выдержала и набрала номер Тамары. Долгие гудки, никто не берёт. Положила трубку, снова набрала та же тишина.
«Может, уехала на дачу, связи нет», пыталась успокоить себя, но тревога росла.
Вечером, когда я уже почти решила написать длинное извинение, на экране всплыло уведомление: новое голосовое.
Я нажала на треугольник. Сначала послышался шорох, потом голос Оли, внучки Тамары.
Анна Сергеевна, здравствуйте. Это Оля. Бабушка в больнице. Был приступ, сейчас в реанимации, но уже лучше. Я нашла ваш номер в её телефоне. Она просила передать, что не сердится и что напишет, как только сможет. Простите, что так, через запись. Я сейчас между отделениями, не могу долго говорить.
Голос дрогнул, запись оборвалась. Я сидела, пока голос не смолк, потом достала из шкафа старую папку с конвертами, вынула чистый лист и начала писать: «Дорогая Тамара»
Я писала долго, подробно: как испугалась, когда она перестала отвечать, как глупо мы поссорились, как ни один мужчина не стоит того, чтобы рвать давнюю дружбу, как если она захочет пить чай с соседом, я буду рада, лишь бы ей было хорошо.
Конверт получился толстым. Я подписала адрес, спустилась вниз и опустила в общую прорезь у подъезда.
На следующий день я написала Оле в мессенджер: «Оля, здравствуйте. Письмо бабушке отправила. Как она?»
Ответ пришёл через пару часов: «Здравствуйте. Ей лучше, перевели в палату. Пока слабая, но уже ругается на еду хороший знак. Я ей прочитала ваше сообщение, она плакала, сказала, что вы упрямая, но хорошая. Как только восстановится, сама напишет».
Я улыбнулась сквозь слёзы. Упрямая, но хорошая почти комплимент.
Дни тянулись. Я ходила на работу, вечером смотрела новости, иногда звонила дочери. Телефон лежал рядом, как маленькое окно, в которое пока никто не заглядывал.
Через неделю пришло новое сообщение от Тамары.
«Аннушка. Пишу медленно, рука дрожит. Этот ваш прогресс меня чуть не угробил. Оля говорит, что это шутка. Я ей не очень верю. Но всё равно. Не сердись. Я тогда вспылила. Ты, конечно, тоже молодец. Сразу всех мужиков под одну гребёнку. А мне просто хотелось почувствовать себя живой, а не только бабушкой с таблетками. Ты меня поняла?»
Я перечитала несколько раз, потом ответила:
«Поняла. Я тоже иногда хочу быть не только терапевтом и бабушкой. Прости, что полезла с советами. Я боюсь за тебя и за себя. Давай договоримся: ты рассказываешь всё, что хочешь, а я сначала думаю, потом пишу, хотя бы минуту».
В конце я добавила маленький улыбающийся смайлик, долго ищя его среди десятков других. Когда нажала, почувствовала себя слегка глупо, но легче.
Ответ Тамары был коротким: «Согласна. Минуту думать это революция для тебя. Я горжусь. Пиши мне письма, не бросай. А в мессенджере будем болтать по мелочам, как девчонки в коридоре общаги».
Я рассмеялась вслух, почти слыша её голос.
Вечером я достала из пачки новый конверт, положила на стол. Рядом лежал телефон два разных способа общения с тем же человеком.
Я написала Тамаре письмо про поликлинику, про главврача, который опять хотел заставИ так, несмотря на годы, километры и меняющиеся технологии, их дружба жила в письмах и сообщениях, как тёплый свет, который никогда не гаснет.
