9 октября, вечер
Мы подъехали к старому дому, когда небеса уже начинали сливаться в синийсерый цвет, но ещё не погрузились в полную темноту. Машина затихла, а в тишине лишь посвистывал ветер, гонив сухие листья по двору и шурша в высокой траве.
Красота, сказал я, вытаскивая рюкзак из багажника. Прямо санаторий для людей с железным характером.
Для людей за сорок, у которых нет денег на приличную базу отдыха, добавила Любовь, щурясь на дом. Смотри, как всё ветхое.
Дом выглядел искривлённым, хотя при ближайшем рассмотрении стены стояли ровно. Крыша поросла мхом, чердачное окошко заколочено изнутри, а в одном из окон первого этажа стекло давно заменили на поцарапанный полиэтилен, который теперь трескался и шуршал от ветра.
Вот это ностальгия, сказал Дмитрий, хлопнув дверцей машины. Помните, как в школе сюда прятались? Днём боялись подойти, а вечером казалось, что ктото стоит у окна.
Ты боялся, отозвалась Ярослава, поправляя шарф. Я сюда не ходила. Меня тогда мама до темноты домой загоняла.
Мне уже сорок два, спина ноет от дороги, в висках гудит, но я вспоминаю, как в молодости мы шли сюда пешком из другого конца посёлка, таскали семечки и дешёвый кокаколу, и никто не жаловался на спину.
Ну что, хлопнул я ладонью, экскурсия по владениям. Кто у нас главный экстрасенс?
Ты, сказала Любовь. Ты же придумал всё это съездить.
Я действительно придумал. Когда в общем чате зашёл разговор о том, что неплохо бы выбраться куданибудь на выходные, я в шутку прислал старую фотографию дома с подписью: «Поедем на привидений смотреть». Фотографию нашёл в группе посёлка, где обсуждали, что дом пустует уже много лет. Шутка понравилась, а потом оказалась единственным реальным вариантом: базы отдыха дорогие, дачи заняты, а дальний родственник Дмитрия через несколько рук сообщил, что дом юридически ничей, заброшен, и никто не будет против ночёвки.
Подойдя ближе, от двери пахло сыростью и старым деревом. Ключей не было, замок давно выломан. Я толкнул дверь плечом она еле поддалась, посыпалась труха.
Господи, тихо прошептала Ярослава. Как будто в чужую жизнь влезаем.
Внутри было прохладно, пахло затхлой древесиной, пылью, старой штукатуркой. Я сделал глубокий вдох, и в горле застрял сухой комок. Половицы прогибались, но держали. В прихожей на гвозде висела изъеденная молью куртка, рядом лежали ржавые ключи, пара одиноких ботинок разного размера.
Вот антураж, заметил Дмитрий.
Мы прошли в большую комнату. Стены облуплены, местами проступали старые цветные обои. В углу стоял диван с провалившимся матрасом, покрытый пыльным серым покрывалом. Рядом стол, на котором лежали пожелтевшие, смятые листы.
Любовь подошла к окну, коснулась рамы. Дерево шершаво, краска облупилась.
Если мы тут все заболеем, я тебя убью, сказала она мне, и в голосе прозвучала привычная ирония.
У меня есть аптечка, ответил я. И, кстати, мы не в палатках.
Я старался говорить легко, но чувствовал, как дом давит. Ничего особенного: старый, заброшенный. Такие дома встречаются по всей России, но у того, что стоял у края нашего детства, была особая личная нотка.
Дмитрий с Ярославой вынесли из машины спальные мешки и надувные матрасы, Любовь достала пластик, термос с супом, бутерброды, сыр. Я проверил, есть ли в доме розетки, и нашёл одну работающую. Включил переноску, лампочка под потолком вспыхнула тусклым жёлтым светом.
О, цивилизация, воскликнула Ярослава.
Мы ели, сидя за столом, и разговор постепенно скатился к привычным темам: работа, дети, кредиты, новости. Смех звучал немного громче, будто пытались заглушить шорохи дома.
Кто тут жил? спросила Любовь, откусывая бутерброд. Я помню только, что меня пугали, будто здесь какойто маньяк.
Не маньяк, сказал Дмитрий. Просто один мужик жил. Жена умерла, сын кудато исчез, а он сошёл с ума.
Ты сам придумал или так говорят? спросил я.
Отец рассказывал, мол, не лезьте туда, хозяин злой, всех покусает. Потом, говорят, нашли его Дмитрий поморщился, вспоминая. Или он сам Короче, история плохая.
Я заметил, как Ярослава опустила глаза. Недавно её мать умерла, похороны были тяжёлые, и она всегда избегала разговоров о смерти. Я знал об этом, потому что мы переписывались в личных сообщений, и я видел, как она цепляется за мелочи, чтобы держаться.
Хорошо, сказал я, предлагаю официально открыть наш «фестиваль ужасов». После еды экскурсия по дому. Найдём чердак, подвал, комнату с «кровавыми» надписями. Кто первый крикнет, тот моет посуду.
Любовь усмехнулась.
Конечно, придумал, как отмазаться.
Когда мы накушали и согрелись, взяли фонарики и пошли осматривать дом. Я шёл первым. Коридор был темнее, лампа не доходила. Стены облуплены, кривое зеркало отражало наши силуэты. На полу старый ковер, местами протёртый до дыр.
Тут можно фильм снимать, прошептала Ярослава.
Уже снимаем, ответил Дмитрий, поднимая телефон.
Комнаты были похожи друг на друга: пустые шкафы, голые стены, гдето валялись газеты, гдето разбитая посуда. В одной из комнат на стене висел выцветший календарь с морским пейзажем, датой почти двадцать лет назад.
Представляете, сказал я, он, наверное, каждый день смотрел на то море и никуда не уезжал.
Любовь посмотрела на меня внимательно.
Как и мы, заметила она.
Я пожал плечами. В юности мечтал уехать из посёлка, потом из города, потом из страны. В итоге остался в районном центре, работаю в офисе, считаю чужие деньги. Иногда кажется, что жизнь такой же старый календарь, который никто не переворачивает.
Чердак нашли не сразу. Лестница скрыта за дверью в узком коридоре. Деревянные ступени скрипели, но держали. Наверху темно, пахло пылью и сыростью.
Осторожно, сказал я, поднимаясь. Если чтото обвалится, я не виноват.
Чердак оказался низким, с наклонной крышей, между стропилами висели паутины. По стенам стояли коробки, старые чемоданы, доски.
Вот оно, сказал Дмитрий. Кладбище чужих вещей.
Любовь подошла к коробке и наклонилась.
Тут книги, сказала она. И тетради.
Я подсветил фонариком. В коробке действительно лежали книги в потёртых обложках, школьные тетради, толстая тетрадка в клетку, перевязанная бечёвкой.
О, сокровища, воскликнул я, вытаскивая тетрадку. На обложке шариковой ручкой написано: «Дневник. 1998». Почерк неровный, детский, но крупный.
Сейчас начнётся, прошептала Ярослава.
Что ты боишься? Это же просто тетрадка, сказал я, хотя внутри ощущал сжатие.
Мы спустились в большую комнату, где стоял стол, и сели вокруг. Лампочка под потолком отбрасывала жёлтый круг света, за которым сразу же погружалось в темноту. Снаружи уже смеркалось, ветер усилился, гдето хлопала доска.
Я открыл тетрадь. На первой странице было имя: «Сергей». Фамилия была размыта от влаги.
Читай, сказал Дмитрий.
Я прочёл вслух:
«10 марта. Сегодня опять ругался с отцом. Он сказал, что я бездельник и ничего не добьюсь. Я сказал, что уйду из дома, когда мне исполнится восемнадцать. Он засмеялся. Сказал, что тогда мне некуда будет идти. Не знаю, что делать. Иногда кажется, что я здесь застрял навсегда».
Тишина настала в комнате, даже ветер притих на мгновение.
Привет из девяностых, заметил Дмитрий.
Дальше, тихо произнесла Ярослава.
Я листал дальше. Письма были небрежные, иногда буквы смазывались, как будто писавший спешил.
«15 марта. Мама опять плакала ночью. Я слышал её через стену. Хотел зайти, но не вошёл. Она потом скажет, что всё в порядке, а я знаю, что нет. Отец пришёл пьяный, орёт, бросает вещи. Сегодня он швырнул кружку в стену. Осколки до сих пор лежат на полу».
Любовь вздрогнула, сжала стол.
Может, хватит? сказала она. Мы же не психотерапию сюда приехали.
Подожди, вмешалась Ярослава. Ещё чуть-чуть.
Я колебался между любопытством и чувством вины, но тетрадь тянула меня дальше. Записи рассказывали о школе, о желании уехать в город, стать программистом, о том, как отец смеялся, что в их семье всё делают на заводе. О матери, молчавшей, о младшем брате, постоянно болеющем в больнице, и о том, как отец обвинял их в «наказании за грехи».
Это же про нас, воскликнул Дмитрий. Не буквально, но
Я кивнул. У всех нас есть свои «Сергеи», свои истории о родителях, мечтах и разочарованиях. Ветер за окном усилился, гдето в коридоре хлопнула дверь, Ярослава вздрагивает и нервно смеётся.
Дом говорит, пошутил Дмитрий. Ему не нравится, что мы читаем его тайны.
Очень смешно, буркнула Любовь.
Я перевернул следующую страницу. В ней был более крупный почерк, будто писавший торопился.
«24 апреля. Сегодня врачи сказали, что брату лучше не станет. Мама ушла в туалет и не выходила двадцать минут. Отец сказал, что всё моя вина. Если бы меня не было, всё было бы иначе. Я знаю, что это неправда, но почему так больно».
Горло сжалось, я перестал читать вслух, провёл пальцем по строкам. Сочетание вины и бессилия от чегото, чего ты не создавал, но всё равно несёшь.
Что дальше? спросила Ярослава.
Ничего, обычные вещи, ответил я.
Дай сюда, попросила Любовь, тянуясь к тетради.
Я почти не хотел отдавать её, но в конце концов протянул. Любовь начала читать про себя, иногда хмурясь. Ярослава заглядывала ей через плечо. Дмитрий прошёл по комнате, проверил коридор, вернулся.
В спальне ещё стоит кровать, сказал он. С матрасом. Страшно представить, кто на нём спал.
Любовь резко закрыла тетрадь.
Всё, объявила она. На сегодня хватит.
Что тут? спросил Дмитрий.
Ничего особенного, просто Она искала, куда положить тетрадь, и в итоге вернула её на стол. Дальше про больницу, про похороны. Не хочу сейчас.
Ярослава отодвинула стул и встала.
Я поставлю чай, сказала она. Мне холодно.
На «кухне», как бы её назвать, мы нашли старую плитку, которая чудесным образом работала. Воду принесли с собой. Ярослава кипятила чай, шурша пакетиками. Я стоял у двери, наблюдая её чуть дрожащие плечи.
Как ты? спросил я.
Нормально, ответила она. Просто всё слишком знакомо, будто читаю свою жизнь, только имена другие.
Я кивнул, вспоминая, как однажды отец в ярости бросил в стену пепельницу, а я потом собирал осколки, думая, что если бы учился лучше, всё было бы иначе.
Мы пили чай, сидя на старых табуретах, пытаясь говорить о лёгком. Но дом уже впитал нас в свою историю, и от неё отмахнуться было трудно.
Давайте ночью проведём сеанс связи с духом Сергея, предложил Дмитрий. Посмотрим, что он нам скажет.
Ты дурак, отреклась Любовь. Здесь нет никаких духов.
Что тогда здесь? спросил он. Просто старый дом? Почему мне не по себе?
Потому что ты впечатлительный, сказала Ярослава. И потому что мы читаем чужой дневник.
Я молчал, думая о собственном дневнике, который давно лежит в коробке на антресоли. Иногда вспоминал его, представляя, что ктото найдёт его спустя двадцать лет.
Ночь пришла быстро. Ветер за окном превратился в шторм. На крыше грохотало, гдето хлопали незакреплённые ставни. Внутри становилось холоднее, хотя мы включили обогреватель, который привёз Дмитрий.
Мы разложили спальные мешки в большой комнате. Любовь настояла, чтобы спали все вместе.
Я не собираюсь одна в этой дыре лежать, заявила она. Считайте меня трусихой.
Я тоже, согласилась Ярослава.
Я укрылся у стены, матрас тихо поскрипывал. Выключили лампу, оставив лишь фонарик, светивший к потолку. Тусклый свет не позволял комнате погрузиться во мрак.
Ну что, сказал Дмитрий, устраивая, рассказываем страшные истории?
Мы уже одну прочитали, ответила Ярослава.
Слова становились всё тише, пока усталость не поглотила нас. На границе сна я услышал, как Любовь шепчет Ярославе о работе, о начальнице, о том, что сил уже нет. Затем всё смыло шум ветра.
Мне приснился дом, но уже не заброшенный, а живой: на кухне пахло супом, в комнате стоял телевизор, на диване сидел мальчишка, похожийЯ проснулся в своей машине, держа в руках тот же потрёпанный дневник, и понял, что всё, что случилось в старом доме, теперь живёт лишь в моих мыслях.
