Сон о красках и свободе
Тишина. В комнате пахло скипидаром и старыми досками. За окном моросил дождь, превращая улицы в чёрные зеркала.
— Я ухожу, Дмитрий. Не держи меня, — Светлана сжимала в пальцах кисть с облупившейся краской, будто это был оберег. На мольберте за её спиной догорал недописанный закат — малиновый, с фиолетовыми трещинами.
— Уходишь? — Дмитрий рассмеялся, но в смехе звенели осколки. — К своим мазням? Кто ты без меня, Светка? Никто.
Она посмотрела на него — на человека, который когда-то дарил ей звёзды, а теперь крал даже лунный свет. Его лицо, знакомое до каждой морщинки, вдруг стало чужим, как фотография в старом паспорте. Светлана вдохнула глубоко, будто ныряла в прорубь, и вышла, хлопнув дверью. Ветер с Невы подхватил её волосы, а в груди зажглось что-то новое — не пламя, а северное сияние.
***
Утро в их районе пахло чёрным хлебом и мокрым асфальтом. Светлана проснулась от криков чаек и увидела пустой холст в углу — он смотрел на неё, как недолюбленный ребёнок. Сегодня Дмитрий обещал свозить её на выставку в центр, и она вдруг вспомнила его слова трёхлетней давности:
— Ты гений, Светик, — шептал он тогда в их однокомнатной хрущёвке. Свет от настольной лампы падал на её эскизы, разбросанные по линолеуму. — Твои картины взорвут мир.
Она верила. Пока его слова не превратились в: «Хватит мазюкать», «Пора рожать», «Кому нужны твои каракули?» Каждая фраза оставляла след, как ржавое пятно на белой скатерти.
— Проснись, соня, — Дмитрий вшёл, уже в пиджаке и с запахом дорогого коньяка. — Мама ждёт к обеду.
— А выставка? — она приподнялась, поправляя распущенные волосы.
— Какая выставка? — он скривился, затягивая галстук. — У нас ипотека, Света. Может, в другой раз?
Её мечты растворялись, как сахар в холодном чае.
***
Светлана выросла в коммуналке, где шторы пахли капустой. Мать, уставшая от конвейера, ворчала: «Художники — это бомжи». Отец, вечно пьяный сантехник, хохотал над её рисунками.
— Опять мазюкаешь? — мать заглядывала в угол, где девочка рисовала углём на обороте квитанций. — Лучше бы картошку чистила.
Единственной, кто верил в неё, была учительница — Марья Петровна, старушка в платке с музейными значками.
— В тебе дар, — шептала она, поправляя Светины мазки. — Как у Филонова.
Но после школы мать настояла на бухгалтерских курсах. Там Света встретила Дмитрия — сына владельца строительной фирмы.
— Ты будешь моей царицей, — говорил он у памятника Ленину.
Через год они поженились. А через два — её краски высохли.
***
— Опять за свои каракули? — Дмитрий стоял в дверях, глядя на её мольберт. — Лучше борщ свари.
— Это не каракули, — прошептала она, впервые за пять лет. — Это я.
В тот вечер, найдя в его телефоне переписку с «Таней из фитнеса», Света ушла.
***
Сейчас её картины висят в лофте на Васильевском. Марья Петровна, теперь куратор, целует её в лоб. Галерист в очках предлагает контракт.
А Дмитрий, говорят, спился.
Но Светлана уже рисует новый закат — алый, как кровь, и чистый, как первый снег.
