Записка на холодильнике
Татьяна Семёновна проснулась в шесть утра — её внутренние часы, как швейцарский механизм, не подводили уже тридцать лет. За окном ещё висела предрассветная мгла, когда она накинула синий клетчатый халат и побрела на кухню ставить закипать чайник.
Белел на холодильнике клочок бумаги, пришпиленный магнитом в виде матрёшки. Странно. Вчера вечером его точно не было.
Дрожащими руками она сорвала записку и включила свет. Почерк — корявый, словно писал человек, державший карандаш в кулаке.
“Татьяна Семёновна! Простите великодушно, что беспокою. Я — ваша соседка напротив, из квартиры 56. Зовут меня Нина Фёдоровна Лебедева. Очень стыдно просить, но сахар кончился. В долг не останусь. Ваша Нина Фёдоровна.”
Морщины на лбу сомкнулись в тугой узел. В 56-й? Но там же живут Воробьёвы — молодая пара с новорождённым. Она, старшая по подъезду, знала каждую семью как свои пять пальцев.
Свисток чайника разрезал тишину. Приготовив завтрак, Татьяна Семёновна машинально перебирала записку. Сердце щемило тревогой. Как эта Нина попала в квартиру? И почему она не слышала о переезде Воробьёвых?
Переодевшись, вышла в подъезд. У двери 56-й замерла — ни плача ребенка, ни привычного топота. Лишь приглушённое бормотание телевизора.
— Кто там? — голос за дверью прозвучал хрипло.
— Татьяна Семёновна из 55-й. Вы записку оставляли?
Щелкнула цепочка. В щели мелькнуло морщинистое лицо и один выцветший глаз.
— Вы точно Татьяна Семёновна?
— Я. А вы Нина Фёдоровна?
Дверь распахнулась. Войдя, Татьяна Семёновна с удивлением огляделась — ни детских вещей, ни яркого ремонта. Всё дышало стариной: вытертый ковёр, буфет с фарфором, запах лаванды.
— Садитесь, дорогая, — хозяйка указала на венский стул. — Чаю с баранками предложить?
За столом Татьяна Семёновна разглядывала соседку. Лет за семьдесят, платок с узором, руки в коричневых пятнах старческих. Но взгляд — острый, словно шило.
— Простите за беспокойство, — Нина Фёдоровна налила чай в расписную чашку. — В магазин с моими ногами — как на Голгофу.
— Пустяки. Но скажите — где же Воробьёвы?
Ложка в руках старушки задрожала.
— Какие Воробьёвы? Живу здесь со времён Брежнева.
— Как давно?
— Да лет двадцать, не меньше.
В висках застучало. Двадцать лет? Но она же видела Ольгу Воробьёву с коляской на прошлой неделе!
— Нина Фёдоровна, как вы записку на мой холодильник прикрепили? Я всегда на ключ запираю.
Старушка недоумённо моргнула:
— Какую записку?
— Вашу, про сахар!
Из кармана достала злополучный клочок. Пальцы Нины Фёдоровны скользили по строчкам, будто читая по Брайлю.
— Не моя. И почерк не мой.
— Но здесь же ваше имя!
— Лебедева — это я. А писали не я.
Ледяная струйка поползла по спине.
— Возьмите сахар, — Татьяна Семёновна поднялась. — А записку… выбросите.
Дома насыпала в стеклянную баночку сахарного песка — по старой привычке, с горкой. Возвращаясь, заметила: обои в прихожей 56-й покрыты жёлтыми пятнами, каких вчера не было.
— Нина Фёдоровна, можно вас спросить?
— Спрашивайте, милочка.
— Вы не помните семью Воробьёвых? Молодые, с грудничком.
— Э-э… — старушка провела ладонью по лбу. — Было, кажется… Да нет, не припомню…
— А вы с кем-то из подъезда общаетесь?
— Да кто со старухой водиться станет? Только дядя Миша с первого иногда заходит, хлеб приносит.
Дядя Миша — Михаил Ильич — жил здесь с хрущёвских времен.
На первом этаже старик встретил её улыбкой:
— Танечка! Зашла, значит?
— Михаил Ильич, в 56-й квартире кто живёт?
— Как кто? Нина Лебедева. Хорошая старушка, только склероз её замучил.
— А Воробьёвы?
Морщинистое лицо сморщилось ещё сильнее.
— Ты чего, дочка? Никаких Воробьёвых у нас не было.
— Но я же видела!
— Эх, возраст… — дядя Миша покачал головой. — Память — она как решето. У меня вот вчера забыл, куда очки сунул. А они на лбу!
Колени вдруг ослабли. Она видела их — Ольгу с коляской, её мужа Сергея, их старшую дочку… Или нет?
Вечером звонок от дочери:
— Мам, как самочувствие?
— Леночка, скажи честно — я в последнее время… не теряю нитки?
— О чём ты?
Рассказала про записки, про соседку.
— Мам, — голос дочери стал осторожным, — может, у той старушки маразм? Написала и забыла.
— Но как она в мою квартиру попала?
— А если дверь не заперта была?
Объяснение успокоило.
Наутро снова постучала в 56-ю. Дверь открыл мужчиДверь открыл мужчина в белом халате — оказалось, это врач, приехавший объявить, что Нина Фёдоровна умерла вчера вечером, одинокая, в своей постели, и записка на холодильнике была её последней попыткой достучаться до мира, который давно забыл о её существовании.
