Запомнить любой ценой
Он стал терять простые детали.
Сначала не мог вспомнить, какой кефир предпочитает сын: клубничный или абрикосовый. Потом в какой день недели у него занятия по плаванию. Потом выезжая с парковки у станции метро «Кузнецкий Мост», на миг забыл, на какой передаче обычно трогается машина.
Взрыв заглохшего двигателя отозвался паникой в груди, и он несколько минут сидел, сжимая руль, будто боясь посмотреть в зеркало.
Вечером он шепнул жене:
Чтото со мной не так. В голове всё туманно.
Снежана положила ладонь ему сначала на лоб, потом на щеку привычный, десятилетний жест.
Ты просто устал, Игорь. Мало спишь, много работаешь, сказала она.
Он хотел крикнуть: «Это не усталость! Это как стирать человека ластиком по кусочкам!», но промолчал. Страх в её глазах оказался страшнее собственного.
***
Он стал всё заносить в блокнот.
Сегодня четверг.
Забрать Максима в 17:30.
Купить хлеб ржаной, а не пшеничный. Макс не ест пшеничный.
Позвонить маме в воскресенье в 12:00, обязательно спросить про давление.
Телефон стал его продолжением; без него он чувствовал себя просто фигурой в знакомом пространстве.
***
Однажды он действительно заблудился. Не в лесу, не в чужом городе, а в районе Тёплый Стан, где прожил семь лет. Шёл привычным маршрутом от станции метро, задумавшись, поднял голову и не узнал перекрёсток. Знакомая аптека исчезла, её место заняла вывеска неизвестной кофейни, которой здесь никогда не было.
Игорь застрял, чувствуя, как холодный пот выступает под рубашкой. Люди, будто в своей мелодии, прошли мимо, не замечая растерянного мужчину. Мир стал чужим и безразличным. Он вырвал телефон дрожащими пальцами, открыл карту. Синяя точка мигала на незнакомой улице. Вбил домашний адрес и пошёл, слепо следуя механическому голосу, чувствуя себя ребёнком, которого впервые отправили один в магазин.
Вернулся домой на три часа позже. Снежана молча поставила перед ним чашку чая. Её молчание было тяжёлее любой истерики. Он не знал, куда бежать от стыда.
Я записала тебя к неврологу, наконец сказала она, не глядя в глаза, в среду, в четыре. Я отложу работу, пойду с тобой.
Он кивнул, глотая комок в горле. Мысль о больнице, о белых халатах, о «ранних признаках» и «возрастных изменениях» вызывала животный ужас. Теперь ему предстояло стать «пациентом», о котором будут говорить в третьем лице.
***
В среду утром, пока Снежана собиралась в ванной, он машинально взял её телефон, чтобы посмотреть погоду. Его собственный лежал на зарядке. На экране открылись вкладки:
«Деменция. Ранние симптомы у мужчин 45 лет».
«Как вести себя с супругом, у которого проблемы с памятью».
«Группы поддержки для семей».
«Оформление опекунства».
Он бросил телефон, будто тот обжёг ему руку, и упал на край кровати, задыхаясь. Это было не просто медицинское заключение это был приговор их совместной жизни. Она уже не видела в нём мужа, а лишь проблему, объект ухода.
***
День в поликлинике прошёл, как в плотном, звуконепроницаемом колпаке. Он отвечал на вопросы, проходил тесты: «Назовите три слова: яблоко, стол, монета. Запомните их». Свет фонарика бросал тусклые тени, а внутри грохотала только одна мысль, прочитанная утром на экране: опекунство.
Когда они вышли, уже смеркалось. Снежана схватила его за руку, крепко, почти судорожно.
Доктор сказал, что ничего критичного, просто перенапряжение. Нужно больше отдыхать. Поедем домой, я разогрею суп.
Он смотрел на её профиль, на сжатые губы, на морщинку тревоги у глаза. Она играла роль любящей жены, верящей в лучшее. Он видел страх, усталость, бесконечную вереницу дней, когда он будет всё больше превращаться в ребёнка, а она в сиделку.
Подойдя к машине, Снежана протянула ему ключи.
Давай ты. Ты же лучше паркуешься.
Это был простой, безжалостный тест. Он взял ключи, сел за руль, включил зажигание и забыл, где находятся поворотники. Рука повисла в воздухе, не найдя привычного рычага. Кнопки на панели не складывались в картину, а были как разрозненные буквы. Он закрыл глаза, глубоко вдохнул.
Снеж голос сорвался, я не могу…
В тишине салона его слова звучали как приговор, окончательный и бесповоротный. Он ждал упрёков, слёз, может, ободряющих слов. Но Снежана просто открыла дверь, подошла к машине, открыла его, мягко коснулась плеча.
Подвинься.
Он покорно перелёз на пассажирское сиденье. Она села за руль, пристегнулась, плавно тронулась, глядя прямо на дорогу. На светофоре её ладонь слегка коснулась щеки очень быстро.
***
Он смотрел в боковое окно на мелькающие огни чужого, непонятного города и понимал, что уже не просто забывает дорогу домой, а забывает путь к самому себе. Женаводитель всё больше становилась доброй, уставшей незнакомкой, которая ведёт коварный маршрут, а её молчание было страшнее всего будто уже смирилась с этим путём.
***
Тихая война с болезнью, с собой и с тем, что осталось от их семьи, началась.
***
Снежана ввела новую систему. На холодильник повесила большой календарь с жирными отметками: «Анализы», «Невролог», «ЛФК». На дверцы шкафов стикеры с содержимым. Она купила ему таблетницу, каждое утро раскладывала витамины, ноотропы, успокоительные. Каждый час звонила, контролируя его передвижения, занятия, приём лекарств и даже мысли.
Сын Максим, десятилетний мальчик, почувствовал напряжение раньше, чем понял его причину. Он стал неестественно тихим. Однажды Игорь, помогая ему с математикой, впал в ступор перед простым уравнением; цифры плясали, не складываясь в смысл. Снежана быстро подсела:
Папа просто устал, дай я
Максим кивнул, но отстранился, в его взгляде появилось ощущение хрупкости.
***
Снежана и Игорь почти перестали ссориться. Раньше могли накричать друг на друга изза немытой посуды, хлопнуть дверью, а через час, обнявшись, смеяться над глупостью. Теперь Снежана только вздыхала и молча мыла за ним тарелку. Её терпение казалось ему тюремным надзирателем безупречным и убийственным. Он ловил себя на мысли, что ждёт её срыва, крик «Когда же это кончится?», но она держалась. Это было страшнее всего.
***
Однажды вечером, когда Игорь в пятый раз за час спросил, выключил ли он утюг, Снежана тихо сказала, глядя мимо него:
Игорь, я так устала, что боюсь уснуть за рулём, когда везу Макса в школу.
В её голосе не было упрёка, лишь простое констатирование факта. Эта простота делала его состояние ещё более невыносимым.
***
В какойто момент Игорь решил записывать всё, что связано с Снежаной, чтобы не забыть. В тот же черный блокнот, рядом с «купить ржаной хлеб», появились заметки:
Снежана смеётся, запрокидывая голову, когда понастоящему смеётся.
На левой ключице у неё родинказвёздочка, которую она прячет.
Когда Снежана очень устала, морщит переносицу, даже во сне.
Она любит кофе с корицей.
Снежана любит свою старую кофту.
Он собирал эти крупицы, как обломки тонущего корабля, понимая, что скоро может забыть не только дорогу домой, но и причину, почему этот дом был для него домом, и почему он любил эту женщину. Записав всё, он ощутил, как к нему возвращается не прежняя страсть, а острая, щемящая нежность к деталям, которые раньше проходили мимо.
Снежана увидела блокнот, увидела, как он сосредоточенно пишет. Однажды, когда он оставил его на столе, она листнула его, прочитала про смех, про родинку, про морщинку. И расплакалась впервые за многие месяцы не от усталости, а от пронзительного узнавания.
Тот вечер она не стала разогревать ужин. Она взяла его за руку, но не так, как к врачу, а подругому, неуверенно, и сказала:
Пойдём в ту пиццерию, где были после первого свидания. Если ты помнишь, какую пиццу тогда заказывал.
Он посмотрел на неё, и в его глаза, помутневшие от страха и таблеток, на миг блеснула искра не памяти, а чегото иного.
С ветчиной и грибами, тихо ответил он. Ты вегетарианскую, с ананасами. Ты тогда сказала, что это экзотично.
Она сжала его руку и кивнула, не в силах произнести ни слова.
Это не было исцелением. Болезнь не исчезла. Завтра он мог снова забыть, как завязываются шнурки. Сын мог снова отстраниться. Она могла снова сорваться. Но в тот вечер в пиццерии, за липким столиком, они ненадолго перестали быть пациентом и сиделкой. Они вновь стали Игорем и Снежаной, потерявшимися, но нашедшими друг друга в тишине между словами.
Пиццерия оказалась яркой, шумной, чужой не той уютной забегаловкой из памяти, а гламурным местом с неоновыми вывесками и громкой музыкой. Игорь нервно теребил салфетку, глаза бегали по меню, ища знакомые названия. Пицца «Ветчина и грибы» называлась иначе. Он растерялся.
Закажи то, что хочешь сейчас, тихо сказала Снежана. В её голосе не было раздражения, лишь понимание, страшное, выстраданное.
Он кивнул, указал пальцем на первую попавшуюся картинку. Она заказала вегетарианскую. Когда пиццу принесли, Игорь откусил кусок и замер.
Не то, пробормотал он. Совсем не то.
Вкус другой? спросила Снежана.
Нет. Я не помню тот вкус, положил он кусок на тарелку, глядя на него с таким потерянным отчаянием, что её сердце сжалось.
Он страдал не изза рецепта, а потому что воспоминание о первом свидании сладкое, тёплое, пахнущее дрожжами, ускользнуло. Осталась лишь смутная тень и запись в блокноте: «Мы были там. Нам было хорошо».
Он отодвинул тарелку.
Давай просто посидим, предложил он. И впервые за многие месяцы это прозвучало не как капитуляция, а как просьба равного.
Снежана медленно протянула руку через стол, накрыла своей ладонью его ладонь, не сжимая, просто касаясь.
После этого всё изменилось и не изменилось. Календарь на холодильнике всё ещё висел, таблетницы заполнялись. Но теперь, прежде чем вручить утреннюю дозу, Снежана спрашивала: «Как спалось? Голова не болит?», будто любимая, а не медсестра. Игорь отвечал:
Сны странные. Как будто в доме из стекла, все комнаты видны, а дверей нет.
Она слушала, кивала. В эти моменты болезнь перестала быть скрытой враждой и стала тяжёлой ношей, которую они несли вдвоём. Сын Максим стал их барометром: он видел, что мама перестала вздрагивать, когда папа чтото забывал, и слышал, как Игорь просит:
Макс, напомни, если что забуду.
В этом «напомни» не было унижения, а лишь просьба о помощи. Однажды Максим принес рисунок: трое держатся за руки под сияющим солнцем, подпись «Моя семья. Мы сильные». Игорь повесил его над графиком приёма таблеток.
Болезнь же оставалась коварной: то отступала, давая ложную надежду, то наносила удары в самых неожиданных местах. Однажды утром Игорь проснулся и не узнал Снежану. Он видел её лежащей рядом, но её лицо казалось чужим. Паника поднялась к горлу, он отпрянул к стене. Снежана открыла глаза, увидела его дикий взгляд и поняла: её сердце упало, но паники не было, лишь бесконечная, вымотанная грусть.
Игорь, тихо сказала она, не вставая, это я. Твоя жена.
Он молчал, дыхание частое, поверхностное.
У тебя в блокноте есть запись, продолжала она ровным голосом, словно разговаривает с испуганным животным, о родинкезвёздочке. Хочешь, покажу?
Он кивнул. Она сняла майку, показала родинку на ключице. Он посмотрел на неё, потом на блокнот, сравнил. Туман паники растворялся, сменяясь стыдом и безмолвным горем, и она отвернулась.
Прости, прошептал он, прости
Не надо, перебила она, всё ещё не глядя ему в глаза, просто просто лежи. Всё хорошо.
Она встала, пошОн открыл блокнот, нашёл в нём последнюю строку, где написал: «Любовь наш компас в этом бесконечном сне».
