«Когда никого не осталось, свекровь вспомнила о нас. Но слишком поздно…»
Мы с Дмитрием вместе уже больше десяти лет. Вышла за него в двадцать пять. Он не единственный в семье — два старших брата, Сергей и Павел, давно устроены: жёны, карьера, коттеджи под Москвой. Их мать, Валентина Ивановна, — женщина с волей стали, не из тех, что прячутся за чужими плечами. Сама подняла троих сыновей, ни перед кем спину не гнула.
С первых дней брака я чувствовала её тихую неприязнь. Вслух она не критиковала, но холод сквозила в каждом взгляде, в молчании за праздничным столом, в нарочитом невнимании. Я делала вид, что не замечаю. Может, не дотянула до её идеала? Или она не хотела отпускать младшего сына от подола?
Ведь Дмитрий был её опорой. Старшие сыновья, обзаведясь семьями, растворились в своих делах. Он же остался — помогал по хозяйству, возил по врачам, решал проблемы. А потом появилась я. И его жизнь переменилась.
Я мечтала стать ей родной. Пекла её любимые пироги с капустой, звала на детские утренники, дарила шали из Оренбурга. Пыталась называть «мамой», но слово застревало в горле. Она оставалась ледяной, словно отгораживалась невидимой стеной, и я чувствовала себя чужой в этом доме.
Когда родился сын, Валентина Ивановна участила визиты. Но вскоре старшие невестки тоже родили внуков, и интерес к нашему Саше угас. На Новый год она мчалась к ним, в Питер, звонила каждую неделю. А мы будто исчезли с её карты. Больнее всего было, что она ни разу не поздравила меня с днём рождения, если Дмитрий не напоминал. Ни звонка, ни открытки. Сначала плакала в подушку, потом смирилась. Не всем дано обрести вторую мать.
Годы шли. Жили скромно, но без нужды. Родилась дочь Катюша. Дмитрий трудился на заводе, я растила детей. Свекровь маячила где-то на краю жизни — всё та же вежливая отстранённость, редкие встречи за чаем с бабушкиным вареньем. Не обижались, но и не рвались в гости.
Год назад умер свёкор. Удар свалил Валентину Ивановну. Она ссохлась, как осенний лист. Врачи твердили о депрессии, прописали таблетки. Старшие сыновья примчались на день, оставили коробку конфет — и сгинули. Мы навещали редко, но чаще них.
Под Новый год она нежданно позвонила: «Приезжайте встретить праздник. Очень хочется видеть вас». Удивилась, но согласилась. Всё-таки человек в беде — хоть и не родная, но часть семьи.
Я колдовала на кухне: шинковала «Оливье», ставила в духовку гуся, пока она лежала на диване, уставившись в потолок. Спросила, ждёт ли других гостей. Махнула рукой: «Кому я теперь нужна?..»
Перед боярем курантов она вдруг поднялась и велела сесть рядом: «Вы — моя последняя надежда. Предлагала Сергею и Павлу — их жёны отказались. Переезжайте ко мне. Ухаживайте, а я переоформлю трёшку в вашу собственность».
Меня будто обдали кипятком. Все эти годы — невидимка, пустое место. А теперь, когда прочие отвернулись, вспомнила? Всё, чего я ждала — капля тепла, крупица участия. Но она выбрала других. А когда те предали — потянулась ко мне?
Дмитрий промолчал, пообещал обдумать. Но в машине я выложила всё. Без крика, но с горечью:
— Дима, я не святая. Не смогу жить с тем, кто годами меня игнорировал. Кто даже именины мои не помнил. Не верю в эту внезапную «любовь». Она просто испугалась умирать в одиночку. Ре
