Третья комната — не для чужих
— Ты туда не заходи! — рявкнула Валентина Степановна, вытирая руки о передник. — Сколько раз повторять!
Десятилетний Ваня замер у приоткрытой двери, с недоумением глядя на бабушку. В его глазах читалась обида.
— Ба, ну что там такого? Я же просто хотел глянуть…
— Ничего там! Пыль одна! — Валентина Степановна резко захлопнула дверь и повернула ключ. — Иди лучше телевизор смотри или в машинки играй.
Ваня пожал плечами и побрёл в зал, но бабушка заметила, как он украдкой оглядывался на таинственную дверь. Она тяжело вздохнула, сунула ключ в карман халата. Опять это. Каждые каникулы — одно и то же.
— Мам, ну что ты его пугаешь? — Ольга вышла из ванной, поправляя мокрые волосы. — Ребёнку же интересно.
— А тебе нет? — резко спросила Валентина Степановна.
Ольга замерла, рука с расчёской остановилась в воздухе.
— Мне… мне и так хорошо. К чему старое ворошить?
— Вот и правильно. И Ване незачем. Пусть лучше на улице гуляет, чем по чужим углам шныряет.
Ольга хотела возразить, но сдержалась. Она знала этот тон — спорить было бесполезно. Лучше занять сына чем-то другим.
Валентина Степановна вернулась на кухню, поставила чайник. Руки дрожали, когда она доставала из шкафа чашки. Двадцать лет прошло, а сердце всё равно сжималось при одной мысли о той комнате. О том, что осталось там.
После ужина Ваня улёгся на диван с телефоном, Ольга листала журнал. Валентина Степановна мыла посуду, украдкой наблюдая за внуком. Мальчик был смышлёным, слишком наблюдательным.
— Ба, — неожиданно спросил Ваня, не отрываясь от экрана, — а почему у вас трёшка, а живёте вы только в двух комнатах?
Валентина Степановна выронила тарелку, та со звоном ударилась о раковину.
— Откуда ты знаешь, что трёшка? — осторожно переспросила она.
— Я ж не слепой! Двери вижу. Вот ваша спальня, вот зал, где я сплю, а вот та — всегда на замке.
Ольга подняла глаза, взглянула на мать. Валентина Степановна стояла к ним спиной, плечи напряжены.
— Там… там старьё хранится, — тихо сказала она. — Тебе неинтересно.
— А можно посмотреть? Я аккуратно.
— Нельзя! — резко обернулась Валентина Степановна. — И хватит спрашивать!
Ваня вздрогнул, даже Ольга удивилась.
— Мам, что с тобой? — встала она. — Ты же никогда на Ваню не кричишь.
Валентина Степановна прислонилась к мойке, провела ладонью по лицу.
— Прости, внучек. Просто… устала сегодня. Не сердись на старуху.
Ваня кивнул, но недоумение не исчезло. Умный мальчик. Чересчур умный.
Поздно вечером, когда Ваня уснул, Ольга подсела к матери на кухне.
— Мам, может, правда пора?
— Пора чего?
— Ну… разобрать наконец ту комнату. Двадцать лет ведь прошло. Папы нет, а ты всё…
— Не смей! — Валентина Степановна вскочила так резко, что стул грохнулся. — Не лезь туда!
— Мам, успокойся. Я просто думаю, это ненормально. Ты же сама мучаешься.
Валентина Степановна подняла стул, села. Руки снова дрожали.
— Не мучаюсь. Просто… так спокойнее. Знать, что всё на месте.
— Но Ваня растёт, скоро ему своя комната понадобится. А ты что, вечно его на диване селить будешь?
— Успеется. Он ещё мал.
Ольга вздохнула. Она помнила ту комнату. Помнила, какой она была двадцать лет назад. Письменный стол у окна, полки с книгами, узкая кровать. И повсюду — следы жизни, оборвавшейся слишком рано.
— А помнишь, как он злился? — вдруг тихо сказала Ольга. — Когда ты убиралась у него? Кричал, что у него свой порядок.
Валентина Степановна улыбнулась сквозь слёзы.
— Помню. Сам всё делал. И посуду сам выносил. Говорил, мужчина должен за собой убирать.
— Ему было всего семнадцать, мам.
— Да, всего семнадцать… А казался таким взрослым. С отцом о политике спорил — час мог рассуждать.
Ольга кивнула. Она помнила младшего брата — его смех, упрямство, мечты. Как он собирался в институт, строил планы.
— Мне снится, будто он просто уехал, — прошептала Валентина Степановна. — Что завтра вернётся и скажет: “Мам, чего дверь закрыла? Я ключ забыл”.
— Мам…
— Знаю, глупости. Но мне легче так думать.
Ольга взяла мать за руку.
— Он не вернётся. И комната не поможет.
— А что поможет? — Валентина Степановна всхлипнула. — Как забыть, как он в больнице лежал? Как врачи головой качали?
Ольга молчала. Авария была глупой, нелепой. Костя переходил дорогу, водитель не заметил в темноте. Мальчишка прожил три дня, так и не приходя в себя.
— А помнишь, — вдруг сказала Валентина Степановна, — как он меня пельмени учил лепить? Сам показывал, как защипывать.
— Помню. А свет в комнате вечно забывал выключить.
— Да, забывал… А я думала, у нас ещё столько времени впереди.
Они сидели молча. За окном было темно, на кухне горела только лампа.
— Ваня на него похож, — вдруг сказала Ольга.
— Да, похож. Упрямый такой же, любопытный.
— Может, поэтому тебе больно на него смотреть?
Валентина Степановна задумалась.
— Не больно. Как будто время назад повернулось.
— А ты не думала, Ваня тоже имеет право знать?
— Зачем ему это?
— Память — это не только горе, мам.
Валентина Степановна встала, подошла к окну.
— Боюсь я, Оля. Боюсь, что если открою ту комнату, всё закончится.
— Разве ты не потеряла его уже двадцать лет назад?
Валентина Степановна обернулась.
— Я живу неправильно?
— Ты живёшь, как можешь. Но, может, пора попробовать иначе?
Ночью Валентина Степановна не спала. Лежала и слушала, как сопНа рассвете она встала, взяла ключ со старой фотографии в прихожей и наконец открыла дверь в комнату, где жизнь остановилась двадцать лет назад, но где память оставалась живой.
