Слушай, представь: я спрыгнула с лодки, пахнущей смолой и речной трясиной, и сразу поняла, что назад уже не вернусь. Воздух тут совсем другой влажный, пропитанный ароматом сосен, мха, рыбы и чегото живого, будто сама жизнь без примесей.
Добро пожаловать, улыбнулся проводник в рыбацком жилете. Это база «Живые воды». Ставь палатку, где удобно. Туалет вон там. Хочешь работать? Завтра в восемь собираемся у берега убирать мусор.
Я кивнула. Слово «работать» меня не пугало, а тишина уже. Впервые за долгие месяцы никто не задавал вопросов типа «Как ты?», «Справилась?», «Снова будешь преподавать?». Ни жалости, ни тревоги в их взглядах.
Я разложила палатку на пригорке у кромки реки, села на бревно, сняла ботинки и опустила ноги в ледяную воду. И, знаешь что? Впервые за долгое время я не заплакала.
Две недели прошли, пока я таскала ведра, копала канавки, мыла кастрюли. Руки в царапинах, спина ныет от тяжести, но в голове только тишина. На базе собирались студенты, биологи, бывшие айтишники, художники, волонтёры со всех уголков России все немного чудаки, немного потерянные.
Кем ты была? спросила меня однажды вечером Аглая, девушка с рыжими дредами и голосом, будто гобой.
Преподавательницей. История искусств, Тверской университет, ответила я.
Почему ушла? спросила она.
Сын утонул год назад. Слова просто исчезли, шепнула я.
Аглая не ахнула, лишь кивнула:
Понимаю. У меня отец умер от рака в декабре. Я уехала сюда, иначе бы с ума сошла.
Здесь с ума не сходят? спросила я.
Можно, но страшно не будет, улыбнулась она.
И я впервые улыбнулась.
Я начала рисовать на крафтовой бумаге из старых мешков: реку, птиц, людей у костра, иногда своего сына в рыбацком жилете с веслом, улыбающегося.
Однажды ктото развесил мои рисунки у столовой. Вечером все принесли свои фотографии, стихи, поделки из коры.
Объявляю день самовыражения! радостно крикнул Андрей, высокий лохматый координатор. Кто кем был, кем стал, кем хочет быть показывайте!
А ты? спросила я.
Был маркетологом, а теперь человек с топором. И мне, знаешь, нравится, ответил он, и мы оба рассмеялись, перестав стесняться шрамов.
Третий месяц принёс беду, но не из леса, а из города. На лодке пришли моя мать и сестра Любовь, в ярких ветровках, с огромными сумками и лицами, полными упрёка.
Таисия! Ты с ума сошла?! крикнула мать у моей палатки. Ты где вообще? Здесь люди дикари! Как ты выглядишь! Бог мой, это законно?
Любовь осматривалась, будто ищет, куда жаловаться.
Мы так волновались! Ты не берёшь трубку, не отвечаешь, исчезла, как подросток. И тебе почти сорок! Ты же преподаватель! бросала они.
Я молчала, костёр замер. Аглая подошла сзади, тихо тронула меня за плечо:
Нужно? спросила.
Нет, сама, ответила я.
Мать продолжала:
Мы думали, ты в депрессии. Психотерапевт сказал, нужна реабилитация.
Это и есть моя реабилитация, мама, сказала я, ты спишь в палатке, таскаешь воду, ходишь с чужаками.
Они не чужаки. А ты давно меня не слышишь, ответила она.
Любовь вмешалась:
Ты нас не слышишь. Мы же твоя семья!
Где вы были, когда я лежала под одеялом недели, не могла встать, каждый день думала, что лучше бы умерла вместо него? вспылила я.
Мы старались помочь, пробормотали они.
Тишина заполнила ночной лес, лишь река плескалась в ответ.
Андрей подошёл с чашкой чая. Мать воскликнула:
Кто это? Он тебя зомбирует?
Это человек, один из немногих, кто не боится моей боли. Я не зомбирована, я жива, ответила я.
Любовь прошептала:
Ты сумасшедшая.
Может быть, но это мой выбор, сказала я.
Они уехали на следующий день без прощаний. Я сидела на пристани босиком, держа банку мёда, а Аглая села рядом.
Как ты? спросила она.
Как дерево, у которого вырвали корни, а оно пустило новые, ответила я.
Круто, преподаватель, улыбнулась она.
Да, только теперь жизнь, кивнула я.
К концу сентября я осталась на базе одной из последних. Некоторые уехали, ктото остался на зиму. Андрей тоже. Он построил зимний дом, топил печь и варил грибной суп.
Однажды мы пошли к реке. Я молчала, потом сказала:
Похоже, я влюбилась