В одном уголке российской глубинки, где поля тянутся до горизонта, а запах свежего сена смешивается с ароматом чернозёма, жила женщина с сыном. Они работали на ферме за кров и еду, пока случайно не раскрыли мрачную тайну: кто-то из ближайшего окружения намеренно вредил хозяйству.
Резкий запах гари ворвался в сон, словно непрошеный гость, который не стучится, а ломится в дверь с размаху.
Григорий резко сел на кровати, сердце колотилось так, будто хотело выскочить из груди. Ночь за окном была неестественно светлой: дрожащее, тревожное зарево освещало комнату, отбрасывая на стены длинные тени.
Он метнулся к окну и остолбенел. Горело. Не просто полыхало — всё пожирал яростный, ненасытный огонь. Всё, что он построил. Коровник, старые инструменты, мечты, воспоминания… Всё превращалось в пепел.
Сердце замерло на миг, а затем застучало в горле. Он понял сразу: это не случайность. Это поджог. И эта мысль ранила больнее, чем сами языки пламени. Первым порывом было — лечь обратно, закрыть глаза и дать всему сгореть дотла. Ведь всё уже кончено.
Но в этот момент раздался протяжный, леденящий душу рёв коров. Его животных, которые кормили его, давали силы жить, — они были заперты внутри. Отчаяние сменилось яростью. Григорий выскочил из дома, схватил на бегу топор и ринулся к коровнику. Деревянные ворота уже пылали, обдавая лицо обжигающим дыханием огня.
Несколько ударов — и засов поддался. Ворота распахнулись, выпуская перепуганное стадо. Коровы, мыча и толкаясь, понеслись в дальний угол загона, подальше от ада.
Когда они оказались в безопасности, силы покинули Григория. Он опустился на холодную влажную землю и смотрел, как огонь пожирает десять лет его жизни. Десять лет труда, боли и надежд. Он пришёл сюда один, без денег, с одной лишь слепой верой в себя. Работал до седьмого пота. Но последние годы были словно проклятие: засухи, болезни скота, конфликты с местными.
А теперь… последний удар. Намеренный поджог.
Пока Григорий сидел, погружённый в тяжёлые думы, он заметил движение среди дыма и пламени. Две фигуры, словно тени, двигались с удивительной слаженностью. Женщина и подросток. Таскали воду, засыпали огонь песком, тушили старыми одеялами. Будто знали, что делают.
Григорий какое-то время смотрел на них, ошеломлённый, затем опомнился и бросился помогать. Без слов, отчаянно, втроём они боролись с огнём, пока последний язычок пламени не погас. В изнеможении они рухнули на землю — обожжённые, но живые.
—Спасибо,— хрипло выдохнул Григорий, пытаясь отдышаться.
—Не за что,— ответила женщина.— Меня зовут Аня. А это мой сын, Миша.
Они сидели у обугленных остатков коровника, пока рассвет закрашивал небо мягкими, почти насмешливыми оттенками.
—А у вас… работа найдётся?— вдруг спросила Аня.
Григорий горько усмехнулся.
—Работы? Теперь её на годы… но платить мне нечем. Я собирался уехать. Продать всё. Уйти.
Он поднялся и зашагал по двору, задумчивый. В голове мелькнула безумная идея, рождённая усталостью, отчаянием и странной надеждой.
—Знаете что? Оставайтесь. Присмотрите за фермой пару недель. За коровами, за тем, что уцелело. Я съезжу в город. Попробую продать. Вряд ли получится, но мне нужно уехать. Хотя бы ненадолго.
Аня посмотрела на него, и в её взгляде читались страх, удивление и робкая надежда.
—Мы… сбежали,— тихо призналась она.— От мужа. Он бил нас. У нас ничего нет. Ни денег, ни документов.
Миша, до этого молчавший, сквозь зубы пробормотал:
—Это правда.
Что-то сломалось внутри Григория. В них он увидел себя — людей, которых жизнь бросила в грязь, но они всё ещё пытались подняться.
—Ладно,— махнул он рукой.— Разберёмся.
Быстро показал, где что лежит, как пользоваться техникой, где хранится корм. Перед самым отъездом, уже сидя в машине, опустил стёкГригорий улыбнулся, глядя на свою новую семью, и понял, что самое важное в жизни — это не земля или скот, а люди, которые готовы бороться за тебя так же, как ты за них.
