Женщина жила в уютном доме под Москвой. Рядом, на клумбе, пылали сиреневые флоксы и алые мальвы. Это буйство красок кружило голову, словно после доброго стакана кваса в жаркий полдень.
Она усаживалась в старые качели, подтянув под себя босые ноги, и читала томик Чехова. В печи догорал яблочный пирог, а воздух густел от аромата мяты, растущей у крыльца. Казалось, даже в райских садах не пахнет так сладко.
Она всегда знала, когда он появится. В тот день замешивала тесто с утра, придумывая новые начинки — то с вишней, то с творогом. Все эти щи да котлеты её не интересовали. Чудо было в самом тесте, послушном под её руками, будто живое.
Смешно. Раньше пироги пекла только её бабушка, Аграфена Петровна. Теперь же стряпала она сама — а ведь до бабушки ей было ещё далеко.
Он никогда не планировал эти поездки. Просто приходил момент, когда он не мог без неё — и тогда садился в машину. Звонил всегда уже в пути.
У него не осталось ничего, кроме прошлого: два неудачных брака, сын, переезд из Питера, чемодан в багажнике да воспоминания, тяжёлые, как осенний туман. Он лишь понемногу выбирался из той тьмы, что затягивала его годами.
Познакомились они просто. На вечеринке у реки. Его притащил товарищ, её — младшая сестра. Оба не хотели идти, потому и сидели в стороне, чужие среди смеха и песен. Потом он пригласил её танцевать под гармонь. Купил у бабки-цветочницы кричаще-алую розу (хотя всегда терпеть не мог такой пафос). А после повёз её домой через пол-Москвы.
И всё перепуталось. И он испугался. Зачем снова сердце мучить?
Но когда пустота в груди становилась нестерпимой, он садился за руль и ехал. Чтобы, обняв, прошептать в ухо: «Ну, здравствуй…»
Он даже начал думать, что мог бы остаться здесь навсегда.
Однажды сказал ей об этом. В её глазах мелькнула искра — и тут же погасла. «Как знаешь», — только и ответила.
А расставались всегда мучительно, будто кожу сдирали. Он уже выходил за калитку, оборачивался… Возвращался, целовал её снова. Потом снова пытался уйти. И снова не мог.
Жалел, что встретил её так поздно. Радовался, что встретил вообще.
А она наливала чай в гранёный стакан, резала пирог и садилась рядом. Ничего особенного. В его жизни были бури, страсти, безумные ночи. Но оказалось, что ему нужна именно такая тишина. Та, что пахнет мятой, малиновым вареньем да свежей выпечкой. И её смех под утро. И изгиб талии под ситцевым платьем. И сонное «привет» в телефонную трубку, пробивающееся сквозь сотни вёрст.
В тот раз он не стал ждать выходного. Позвонил, как всегда, из машины. Выключил телефон, прибавил музыку — и не услышал скрежет тормозов.
Она так и не узнает, что он ехал к ней навсегда.
Он так и не узнает, что у его дочурки глаза — точно такие же, ледяные, как весенний лёд на Оке.
