Женщина, сломленная потерей сына, забилась в самую глухую деревушку, подальше от мира. И лишь её пёс помог ей снова услышать зов жизни он привёл её к маленькой девочке, потерявшейся в лесу.
Валентина положила заявление об увольнении на стол заведующего Николая Петровича. Тот снял очки, потер переносицу и посмотрел на неё с такой отеческой грустью, что ей на миг захотелось схватить бумагу обратно.
Валя, подумайте ещё, тихо сказал он. Возьмите отпуск. Вы нам очень нужны.
Она покачала головой:
Не могу, Николай Петрович Не здесь.
Чувство вины грызло её: как мать не сберегла сына, как врач не смогла его вылечить. Каждый детский плач в больничных коридорах отдавался острой болью, каждый смех немым укором.
Николай Петрович был добрым человеком и мудрым начальником, всегда находившим нужные слова. Валентина замечала, как он иногда смотрел на неё с теплотой, но никогда не переступал границы держался тактично. Сейчас в его глазах читалось искреннее сострадание, и от этого становилось только тяжелее.
«Поймите, меня больше нет, кричало внутри. Та Валя, которую вы знали, умерла вместе с Алёшей».
В душе пустота, холодная и звенящая. Хотелось свернуться калачиком и рыдать, но она лишь сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони.
Я пойду, пробормотала и почти выбежала из кабинета, боясь расплакаться перед ним таким близким, но всё же чужим.
В голове стучало одно: бежать. Уехать туда, где нет знакомых лиц, жалостливых взглядов, где не слышно детского смеха. Квартиру продала за бесценок лишь бы быстрее.
Поезд тащился мимо крохотной станции, затерянной среди лесов. Валентина вышла на деревянный перрон, чувствуя усталость во всём теле. Две бабушки на лавочке тут же уставились на неё.
К кому пожаловала, милая? Или заблудилась? спросила одна, кутаясь в пёстрый платок.
Валентина горько улыбнулась:
Сына похоронила. Хочу побыть одна.
Старушки переглянулись, в глазах понимание.
Горе-то какое, доченька. У Марфы дом пустует к сыну в город перебралась. Дом крепкий, тёплый. Только вот одной там с тоски пропадёшь. Не отворачивайся от людей совсем.
Дали адрес, и Валентина побрела по пыльной дороге к своему новому «убежищу», если его можно было так назвать.
Марфа встретила её настороженно, но, узнав причину, смягчилась:
Живи, пока надо. Платить не надо. Только Васька остался кот. Диковат, но мышей ловит. Не обижай его.
Первый вечер в доме, пропахшем травами и старым деревом, тянулся бесконечно. Каждый скрип половиц, каждый шорох за окном будил воспоминания. Алёша Он бы сейчас носился по комнатам, изучал каждый угол.
Дни текли медленно. Валентина красила, мыла, убирала лишь бы занять руки и голову. Но горе не отпускало. По вечерам, сидя на крыльце, она рассказывала сыну, что сделала за день, и слёзы катились сами. Здесь, в глуши, её никто не видел и она не сдерживалась.
Однажды, когда тоска сжала сердце особенно сильно, к крыльцу бесшумно подкрался рыжий кот Васька. Постоял, посмотрел умными глазами, потом подошёл и потёрся о ногу.
Валентина замерла, затем погладила его. Кот замурлыкал. Этот простой, живой звук вызвал новый поток слёз. Она прижала Ваську к себе, уткнулась в его шерсть и плакала, пока не уснула прямо на крыльце, обняв единственное живое существо, которое осмелилось подойти так близко.
Через пару недель соседка притащила щенка дворнягу, тощего, но бойкого.
Возьми, Валь, а то утопят. Тебе и компания, и охрана, сказала та.
Щенка назвали Барбосом за важный вид. Сначала Васька шипел и фыркал, но скоро смирился. Теперь они спали рядышком у печки, а Валентина впервые за долгое время улыбнулась, глядя на их возню.
Деревенские узнали, что в доме Марфы поселилась бывшая врач, и потянулись с просьбами давление померить, укол сделать. Валентина отнекивалась, говорила, что больше не практикует, но, видя надежду в глазах, не могла отказать. Помогала, как могла, избегая лишних разговоров.
С каждым днём она всё чаще уходила в лес. Барбос носился впереди, облаивая всё подряд, а Васька, к удивлению, тоже стал сопровождать их, ловко прыгая через бурелом. Лес принимал её, не осуждал, не требовал ничего взамен.
«Здесь можно дышать, думала Валентина. Можно плакать, не прячась. Можно просто быть».
И понемногу, очень медленно, лёд в её сердце начал таять.
Однажды вечером Валентину охватило странное беспокойство. Что-то незримое тянуло её в самую чащу.
Не сейчас, попыталась отмахнуться, но Барбос вдруг забеспокоился у двери, явно чувствуя то же самое.
Накинув куртку и взяв фонарь, она пошла за псом. Барбос уверенно вёл её всё дальше, туда, где она ещё не бывала. В овраге, под корнями старой сосны, он залился лаем.
Валентина осветила фонарём землю и замерла: в листьях лежала маленькая девочка, без сознания.
Она подхватила холодное тельце и помчалась домой. Девочка была ледяной, пульс едва прощупывался. Барбос и Васька крутились рядом, тыкались мордами в ноги, будто пытались помочь.
Дома Валентина растёрла её спиртом, укутала в одеяла, обложила грелками. Прошло два часа, прежде чем девочка пошевелилась и открыла глаза голубые, полные страха.
Где я? прошептала она.
В безопасности, мягко ответила Валентина. Как тебя зовут?
Лена Мой папа врач, он меня вылечит.
Сердце Валентины болезненно сжалось.
Я сейчас, мне надо за помощью, сказала она и вышла, чтобы девочка не увидела её слёз.
Вскоре приехал участковый Семёныч, крепкий мужик на видавшем виды «буханке». Выслушав историю, он хмыкнул:
Дело тёмное. Девочка явно не здешняя?
Оказалось, Лена приехала с матерью,