Татьяна сидела в своей маленькой квартире в Перми, глядя на старый телевизор, который тихо шумел в углу, но не мог заглушить звенящую тишину. Её морщинистые руки дрожали, сжимая телефон, где так и не появилось новых сообщений. Она только что звонила сыну Ивану и дочери Галине, умоляя: «Заберите меня к себе, мне тяжело одной». Но их ответы, хоть и вежливые, резали как нож: «Мама, у нас тесно», «Мама, сейчас неудобно». Татьяна опустила телефон и тихо заплакала, ощущая, как одиночество смыкает вокруг неё ледяные объятия. В свои 67 лет она не знала, как жить дальше.
Всю жизнь она трудилась без устали. После смерти мужа от инфаркта, когда детям было десять и восемь, она одна подняла Ваню и Галю. Работала швеёй, ночами сидела за машинкой, чтобы у них были тёплые пальто и новые учебники. Отказывала себе во всём — в платьях, в отдыхе, в простых радостях, — лишь бы детям всего хватало. Ваня стал инженером, Галя — врачом, и Татьяна гордилась ими, будто их успехи были её собственной победой. Но теперь, когда силы уходили, а здоровье подводило, она оказалась никому не нужна.
Она не хотела быть обузой. Справлялась как могла: варила простые щи, ходила в магазин, преодолевая боль в суставах, убирала квартиру, хотя руки уже плохо слушались. Но каждый день был борьбой. Лестница до четвёртого этажа казалась Эверестом, пакеты с продуктами — неподъёмными, а ночи — бесконечно длинными. Она боялась упасть, заболеть, остаться без помощи в пустой квартире, где никто не услышит её стоны. Мечтала жить с детьми, нянчить внуков, чувствовать себя нужной. Но её просьбы наталкивались на отказы, и каждый «нет» звучал как приговор: её жизнь больше не имеет значения.
Иван жил в Екатеринбурге с женой и двумя детьми. Когда Татьяна звонила, он отмахивался: «Мама, у нас и так тесно, дети кричат, тебе будет неудобно». В его голосе сквозило раздражение, и она понимала — он не хочет менять свой уклад ради неё. Галя, жившая в Челябинске, отвечала мягче, но её слова ранили не меньше: «Мама, мы подумаем, но сейчас завал на работе». Татьяна представляла, как они обсуждают её за глаза, называют «головной болью», и сердце разрывалось. Она просила не дворцов — лишь уголка, где могла бы быть рядом. Но и это оказалось слишком.
Как-то раз, после очередного отказа, Татьяна села писать письмо. Хотела излить всю боль, но вместо этого вывела: «Люблю вас, но мне страшно. Если я вам мешаю — скажите честно». Отправила Ване и Гале, но ответа так и не дождалась. Молчание оказалось страшнее любых слов. Она смотрела на детские фото на стене и спрашивала: «Где я ошиблась? Почему они так холодны?» Вспоминала, как качала их на руках, пела «Баю-баюшки-баю», отказывала себе во всём, и не понимала, почему её любовь обернулась таким одиночеством.
Соседи старались помочь. Баба Шура с пятого этажа приносила пирожки, молодой сосед Коля помогал поднять тяжёлое. Но их доброта лишь подчёркивала горькую правду: чужие люди заботились о ней больше, чем родные дети. Татьяна записалась в клуб ветеранов — пела в хоре, вязала носки. Там она смеялась, шутила, но, возвращаясь в пустую квартиру, снова тонула в тишине. Внуки, которых видела раз в год, росли без неё, и эта мысль жгла как раскалённое железо. Мечтала печь им оладьи, читать «Колобка», но вместо этого сидела одна, считая дни.
Теперь Татьяна ищет радость в мелочах. Записалась на курсы, чтобы освоить видеоОна научилась включать видеозвонки сама, но экран так и оставался пустым.
