Хроники одной судьбы
Людмила Степановна пыталась уйти от мужа дважды. И оба раза вернулась. Ради сына.
В первый раз она убежала к родителям, когда Дмитрий запил после рождения Вовочки. Не могла больше выносить его пьяные выходки — среди ночи, прижав ребёнка к груди, выскользнула из дома. Дмитрий настиг её во дворе:
— Ты куда?!
— Подальше от тебя!
Мать, сельская акушерка, только покачала головой:
— Люся, а чего ты ждала, выйдя за шофёра? У них такой уклад — иначе не бывает.
Спорить было бесполезно. Она сама выбрала эту дорогу. Познакомились они, как ни странно, в читальном зале. Людмила подрабатывала там, а Дмитрий зашёл сдать книгу.
— Вам что-нибудь полегче? — спросила она, разглядывая его потрёпанные пальцы.
— Дайте про любовь, — усмехнулся он, будто заглянув ей под кожу.
Она протянула ему «Белые ночи». Через неделю он пришёл снова — но не за книгой.
— Не осилил… Может, в кино махнём?
И она согласилась.
Была весна, в голове — дурацкие грёзы, в сердце — горячая кровь. Она влюбилась. А тогда, если хочешь быть вместе — только в ЗАГС. Так и случилось.
Свадьба — тихая, почти без гостей. Через месяц он первый раз ударил её — за то, что слишком долго болтала с почтальоном. Потом, конечно, принёс сирень и пробормотал:
— Ты ж знаешь, я горячий.
— Это извинения?
— Нет. Напоминание.
Она молча поставила цветы в банку. Синяк на скуле замазала тональником. Стерпела.
Но когда родился сын и Дмитрий ушёл в запой — она сбежала. Не выдержала. Он потом полгода умолял вернуться, клялся, что завяжет. И правда — держался почти три года. Но любой стресс топил в водке, иначе не умел.
Однажды, после особенно громкой драки, когда Дмитрий разбил тарелку — не о неё, а рядом, — она села на кухне и стала писать подруге:
«Кать, всё. Сдаюсь. Надо себя спасать».
Заглянула в детскую. Вова спал, обняв деревянную машинку — папин подарок. Он боготворил отца. И это было взаимно.
Людмила разорвала записку. Подумала: уйду — он сгинет. А сын будет видеть, как отец опускается. Пусть лучше ненавидит меня, чем стыдится его.
Кажется, Дмитрий почуял это. Пить стал реже. Родился второй — Игорь. Несколько лет жили тихо, почти мирно. Но запои возвращались. После очередного он ввалился домой в забытьи, и она сказала:
— Я тебя больше не люблю. Не смогу. Никогда.
— Ты охуела?
— Вполне. Но будем жить вместе. Ради детей.
Каждую ночь она проверяла, спят ли сыновья, клала на тумбочку толстый том Достоевского — на всякий случай — и шептала: «Ещё день. Он не для меня. Он для них.»
Перемены шли медленно. Но годы бежали, дети росли. Дмитрий утих, остепенился, почти не пил. Страна катилась в тартарары, магазины пустели. Перебрались в Воронеж, младший как раз пошёл в первый класс.
Автобазу, где он работал, закрыли. В отчаянии Дмитрий притащил домой бутылку и поставил на стол.
— Нет, — твёрдо сказала Людмила. — Или это, или дети.
— Отвали.
— Больше не отвалюсь, — схватила бутылку и выплеснула в раковину.
Он замахнулся, но не ударил. Знал: ударит — потеряет всё. Она не отступит.
В 1995-м дали участок под дачу. Денег не было, заняли у тётки.
— Построим своими руками, — неожиданно заявил он.
Она не поверила. Но каждые выходные ездили на участок: он месил раствор, она носила доски. Разом оступилась и рассекла ладонь. Он подскочил:
— Дура, куда лезешь?!
Но в голосе — настоящий испуг.
Дом построили. Не сразу. Но построили. Когда накрыли крышу, он принёс «Советское». Сидели на балках, пили из гранёных стаканов.
— Красиво, а?
— Не верится, — ответила она.
Трезвым он стал. Но любовь не воскресла.
— Мам, зачем ты с ним? — спросил как-то взрослый Вова. — Вы же чужие.
— Я дала слово — в горе и в радости. И вам нужен был отец. Даже такой. Когда своих детей заведёшь — поймёшь.
Сейчас им обоим за семьдесят.
Дмитрий возится с внуками, и Людмила думает: уйди я тогда — он бы сгинул. И этих малышей не было бы. Значит, всё не зря.
Живут в доме, который сложили сами. У каждого своя половина, свои телепрограммы. Она слушает Чайковского, он смотрит «След». Новости видят вместе. Это — договорённость.
Дети звонят каждый день. Внуки улыбаются с фотографий в рамках. Недавно в гости приехала пятилетняя Алёнка. Забралась к бабке на колени и спросила:
— А что такое любовь?
Во дворе дед ровно и методично колол дрова. Как всё, что делал последние двадцать лет.
— Это когда прощаешь человеку то, чего другим не простишь.
— А ты деду простила?
Она не ожидала. В глазах девочки — та же глубина, что когда-то была у Вовы.
— Я не прощала. Я просто каждый день выбирала, что важнее.
— А что важнее?
Скрипнула дверь. Вошёл Дмитрий.
— Ты, — ответила бабка. — Твой отец. Твой дядя. Этот дом. И даже дедовы детективы…
Алёнка засмеялась:
— Так это и есть любовь?
— Нет, зайка. Это — терпение. А любовь… она разная бывает. Но настоящую ты ещё узнаешь.
Дмитрий выглянул с кухни:
— Чаю, Люсь?
— Сейчас налью, — ответила она.
Это не любовь. Но это — что-то крепче. Стоило ли оно того?
Ответа нет. Или, может, вы его знаете?
