— Никуда я не поеду! — рявкнула Алёна, с треском захлопнув дверь комнаты.
Взгляд Ларисы Викторовны стал ледяным:
— О, княгиня выискалась! — процедила она, поправляя халат. — Сидит у меня на шее да команды раздаёт.
Алёне минуло пятнадцать. Отец погиб в автокатастрофе два года назад. Мать, Инна, с горем не справилась: сначала слезы, потом бутылка, потом врачи. А потом… тишина. Сердце остановилось.
В детдом девочку не забрали: приютила тетка, сестра отца, Галина Петровна – строгая дама с седым пучком на затылке. Оформила опекунство. Но через полгода избавилась от Алёны будто от чемодана без ручки: «Непослушная, неуправляемая, жить тут не хочет, да и муж против. Пусть Лариска берёт».
Так Алёна и очутилась у мачехи. Лариса Викторовна была той самой второй женой её отца, из-за которой мама слезы лила. Алёна ненавидела её издалека. Теперь пришлось жить под одной крышей.
— Есть будешь? — буркнула Лариса, стуча ложкой по кастрюле.
— Не буду, — коротко отрезала Алёна.
— Хорошо. Только чипсы по дому не ищи. Не покупала.
Дом Ларисы был старый, но просторный и ухоженный. Отец успел ремонт сделать: мебель кофейного оттенка на кухне, гостиная с песочно-бежевыми обоями, котёл новый установил. Но Алёне в этом тепле всегда было как-то холодновато.
— Давай начистоту, — не выдержала как-то мачеха. — Я тебя не люблю. Ты меня – тоже. Взаимно. Но слово отцу твоему дано: не выгоню. Учись, я кормить буду, живи, только не командуй и сироткой казанской не прикидывайся. Хлебнула я в жизни не меньше твоего.
Алёна кулаки сжала, но промолчала.
— Моя мать померла, когда мне семь было, отец пьянствовал, — сказала Лариса. — Я с пятнадцати на трёх работах горб гнула. А твой отец, между прочим, сам за мной бегал. Так что на него зла не держи.
Решили, что называется, жить.
Разговоры корочали, взгляды – острее. Крупно не ругались, но напряжение в воздухе висело.
Как-то Алёна из школы вернулась, видит записку и глазам не верит:
> «Уехала к сестре в Егорьевск. На неделю. Деньги на столе. Картошку купи, сама вари. Кота корми по расписанию. Л.»
Ничего лишнего: кот, картошка, расписание. Ни «целую», ни «береги». Алёну даже обида взяла.
Вдруг поняла, как кругом пусто. Телевизор чёрный экран, чайник холодный, пыль на подоконнике не успела осесть. И впервые стало страшно.
— А если… не вернётся? — прошептала она пустоте.
Зашла в комнату Ларисы, полезла в шкаф, в ящик… Нашла фото. Лариса-девочка с косичками. Лариса-девушка в белом халате. Лариса с её отцом… И вот самое невероятное: Лариса держит крошку Алёну, лет трёх. И улыбка на её лице неподдельная, светлая.
Алёна села на край кровати и почему-то разрыдалась. Всё смешалось: боль, обида, страх.
—Дни без Ларисы Викторовны тянулись медленно, но… вольно.
Музыка на весь дом, еда прямо из кастрюли, кот на диване рядом. Но и в этой блаженной лени росло странное чувство: будто чего-то не хватает. Или кого-то.
На четвёртый день стало скучно. На пятый – тревожно. На шестой Лариса вернулась.
Алёна за уроками на кухне сидела, когда входная дверь хлопнула.
— Кот твой совсем дурью помаялся! — крикнула Лариса с порога. — Оперу поёт, как Шаляпин! Ты его хоть кормила?
— По расписанию, — пробурчала Алёна, поднимаясь.
Взглянула на мачеху – и замерла. Та вид имела уставший. Сумки тяжёлые, лицо бледное, а в руках… конверт.
— На, смотри, что тебе привезла, — вдруг мягко сказала Лариса, протягивая конверт. — Про
И слезинка всё же скатилась по щеке Ларисы, пока она разливала душистый чай к пирожкам, которые теперь пахли именно домом.
Злая мачеха
