Старик уходил… Старуха знала об этом, чувствовала каждой клеточкой своей души, приросшей к нему за долгие годы.
Внешне она держалась спокойно. Внутри — сжималось сердце, хоть и понимала: после деда долго не протянет. Как тут жить? Как жить без Васеньки, родного, такого близкого и вдруг ставшего далёким? Кто сказал, что чувства со временем тускнеют? Это в ваших учёных книжках написано? Не верьте — ничего не тускнеет! Всё так же сердце замирает от родного голоса. Шутка ли — шестьдесят лет вместе!
Срослись друг с другом, сплелись, сцепились — и минуты друг без друга не могли. Как она отпустит его одного? Как останется здесь? Да и зачем? Без Васеньки и жизни нет.
Так думала старуха, разбирая старый сундук, раскладывая вещи по кучкам. Вот детям — пусть помнят. Это соседям раздать. А вот эту, самую маленькую, — себе оставлю. Пока не ушла, буду смотреть, вспоминать Васю.
— Наааадь, Наааадь! — донёсся слабый голос старика.
— Иду, иду, Васенька! — Подхватилась, поправила платок, заглянула за занавеску. — Проснулси, родной? Блинчиков, можа?
— Наааадь… — хрипло позвал он, бесцельно водя мутным взглядом по потолку.
— Ну вот, я тут, тут… — взяла его когда-то широкую, как лопата, а теперь иссохшую руку в свою, такую же, словно птичья лапка. — Что, родненький? Я с тобой…
— Надь… прости… прости…
— Да что ты, что ты…
— Не любил я тебя… — прошептал старик. — Глупый был… Вернуть бы всё…
— Ну полно, Вася. Как не любил? Любил, по-своему. А то бы мы с тобой шестой десяток вместе прожили?
— Надь… дети…
— Едут, Васенька, едут. Я телеграмму дала — ну, не я, Вера-почтальонша написала. И Коле, и Витьке, и Генке, и Леночке. К вечеру будут. Ты поспи, а я бульончик сварю…
— Не надо… — махнул слабой рукой. — Дай руку… посиди. Прости, Надь…
— Да я и не серчала, Васенька. Ты меня прости. Может, не влезла бы в твою жизнь, не прицепилась, как репей… Может, и сложилось бы всё иначе…
— Нет, Надь… — покачал головой. — Судьба…
Мутная слеза скатилась по морщинистой щеке, потерялась в складках старческой кожи.
К вечеру собрались дети — сами уже седые. Старуха разглядывала их. Коля, старший, важный, степенный. Ещё с детства таким был. Она его побаивалась — профессор, человек учёный, из Москвы.
— Коль, сынок, весь седой!
— Годы, мам. Я уже дед, ты ж прабабушка! — пристально посмотрел.
— Как же, как же! — закивала она. — Вон фотки, Лена, твоя Леночка прислала… Под стеклом всё.
Ткнула пальцем в рамку.
— Тут мы все, вы маленькие, родители наши… Вон дядька мой Степан, брат Петька, с фронта не вернулся…
Смахнула пыль со стекла.
— А вот это Митрич, сосед, новое стекло вставил. Тут внуки, правнуки… Так что, Коль, рано меня списывать!
— Да я и не списываю, мам. Живи. Пока вы живы — мы всё ещё дети…
— Вить, а может, на рыбалку? — перебил средний, пузатый, вечно весёлый Витька.
— Можно? — обернулся к матери.
— Конечно можно! — улыбнулась старуха.
— Батя, ну хватит валяться! — это Генка, младшенький, жилистый, загорелый, всё ещё лихо носил джинсы.
Генка плавал на корабле, из-за границы им всякие диковинки привозил. Только старики ими не пользовались — для чёрного дня копили.
Лишь телевизор, японский, весь посёлок к ним зимой на кино ходил — после «Времени» собирались, смотрели, потом до полуночи спорили.
Старик слабо улыбнулся. Генка всегда был его любимчиком — такой же заводной.
— Генка… детки… Леночка где?
— Я тут, пап… — вышла из-за братьев. Худущая, вылитая мать в молодости.
— Дочка… простите меня…
— Ты чего, батя!
— Отец, да брось!
— Простите… — прошептал. — Любви не додал…
— Да ну тебя!
Благодаря вам с матерью мы людьми стали. Давай вставай! Крышу на бане поправим, Ленка с мамкой пельменей налепят, а после баньки по стопочке…
Старик слабо улыбнулся. Долгую жизнь прожил. Всю жизнь корил себя — живёт с нелюбимой.
Не решился подойти к той, желанной. Так и топтался у её окон, папиросы курил. Чего ждал? Может, думал — сама догадается, выйдет…
А потом нашёлся смельчак, увез её.
На той свадьбе Сашка напился, с другом Мишкой Пахомовым подрался. Потом и вспомнить не могли — за что.
С Мишкой помирился, а любовь потерял.
На Наде женился — потому что девчонка на него заглядывалась.
Знала, что не любит. Всю жизнь с ледышкой прожила.
Только потом, когда дети разъехались, понял — не может без своей Надьки. Стыдно стало за её загубленную молодость.
В кино шли — он впереди, она позади.
А ведь ей тоже хотелось под ручку…
Никто про них не говорил: «Вон, Надежда с Василием». Всегда отдельно.
А она любила.
Хоть бы раз сказал…
— Надь… — позвал ещё тише.
— Васенька…
— Скоро уйду…
— Что ты! Вон дети крышу кроют, Ленка со мной готовит…
— Пора… Прости, родная. Люблю тебя… Всю жизнь любил… Стыдно было показать… Прости дурака…
— Вааася! — крик разнесся по двору, вырвался на улицу, долетел до речки. Крик раненого зверя. — Не уходи!
— Мам, успокойся! Врача!
Всё как в тумане. Похороны…
А потом слегла…
— Детки… не уезжайте… чтоб зазря не ехать… Не задержу…
— Мам, ко мне поедешь…
— Нет, доча… Папке там без меня плохо…
На девятый день старухи не стало…