Когда Лидию повысили в банке, её нрав переменился. Из кроткой и молчаливой она вдруг стала вспыльчивой, язвительной, вечно недовольной. Её муж, Артём, лишь недоумевал: «Чего ей не хватает? Раньше жили же спокойно». Лидия корила его за безделье — мол, почему на ней одной и кухня, и ребёнок, и уборка. А Артём не видел в этом проблемы. Рассуждал так: «В хрущёвке в Твери мужчине делать нечего. Полки целы, краны держат. А у плиты стоять — не мужицкое дело». Раз попросил сварить борщ, на что жена огрызнулась: «Сам почисти овощи — тогда и будет твой суп». Он вспылил: «Ты же баба — твоя это обязанность!»
Лидия теперь задерживалась допоздна, а сына из садика забирали последним. Артёму было жалко мальчонку, но идти самому? А вдруг заставят то шкаф передвинуть, то трубу проверить?
Ему казалось, что жена перестала его уважать. Ворчал: «На кой тебе это повышение? Сидела бы тихо — жили бы как раньше». Лидия лишь пожимала плечами: «Возвращайся в отдел маркетинга, добейся повышения, получай больше — тогда я уйду с работы, буду варить щи и с Ванькой возиться. Но на наши-то гроши не проживёшь. Раньше мама помогала, теперь ей самой на лекарства надо». Артём злился: «Ещё и квартиру ей захотелось отремонтировать!»
Сам он карьеру гнать не спешил. Видел, как начальник вкалывает без выходных, и думал: «Не дождётесь». Но укоры Лидии копили в нём злость. Решил: «Раз хочет быть начальницей — пусть узнает, каково одной». Стал задерживаться на работе, а потом завёл интрижку с бухгалтершей — Надеждой. Та была простая, не первой свежести, но с пышными формами, сладким голосом и вечно с пирожками.
У Нади был маленький сын, но Артёма это не смущало. С ней он чувствовал себя героем: тёплый плед, сытный ужин, восхищённые взгляды. Встречались всё чаще. А тем временем тёща Лидии стала забирать внука — жена ушла с головой в проект. Артём злорадствовал: «Ну и ладно. Она не кормит, а я не голодаю. Надя и накормит, и приласкает. Всё честно». Вот только у Надежды свои порядки были. Если приходил без конфет, духов или тысяч на «что-нибудь миленькое» — ужин становился скромнее, а ласки — скупей.
Артём тревожился, но успокаивал себя: «Пусть требует. Не любви же просит — только знаки внима да деньжата. Зато вот Лидия узнает, что я ухожу — тут-то и заплачет!» Когда же Надя, не моргнув глазом, заявила: «Шубку хочу», — он понял: пора закрутить этот фарс.
Ворвался домой, дождался Лидию и, насупившись, изрёк:
— Всё, хватит. Я мужик! Мне ужин нужен, порядок, чистые носки! Ты приезжаешь раньше — почему суп не сваришь? Или постирать лень?
Лидия молча сняла пальто, поставила сумку и равнодушно спросила:
— Это всё?
— Нет! — пафосно заявил он. — Я ухожу! К другой! К той, кто меня ценит! Вещи собрал — прощай! Живи одна!
— Правильно, — кивнула Лидия. — Вали. Надоел, лодырь. Квартиру оставь. Ипотеку я одна платила. Адвокат подтвердит — ты в неё ни рубля не вложил.
Артёма будто кипятком ошпарило. Где слёзы? Где мольбы? Он ждал, что жена вцепится в него, будет умолять остаться. А в ответ — холодный расчёт.
С бешено колотящимся сердцем он схватил сумку и поехал к Наде. Уверенно постучал: «Родная, я теперь твой. Насовсем!» Она открыла, окинула его взглядом и скрестила руки:
— А кто тебе сказал, что я тебя жду? У меня ребёнок, съёмная конура, зарплата копеечная. Ты мне не муж, а обуза. Не готов содержать — проваливай.
Дверь захлопнулась у него перед носом. Так он и остался на лестнице — с чемоданом, разбитым самолюбием и пустыми карманами. Никому не нужный. Ни жене, ни любовнице. И впервые за долгие годы — совсем один.
